Мы начинаем в конце

— На второй линии домишки так себе. Обычные коттеджи для обычных семей. Их скупали задешево, прибыль несколько лет была ничтожная…

— Пока…

— Пока не начала обрушиваться первая линия; пока народ не пронюхал, насколько классно можно отдохнуть в Кейп-Хейвене. Дома один за другим сползли в океан — все, кроме кинговского. Он этому холдингу — что кость в горле…

— Пять миллионов долларов — как минимум.

— И холдинг получил бы эти деньги, но, пока жив хозяин дома, застраивать отелями прилегающую территорию нельзя. Разрешение не дадут.

— Ты мне всё — холдинг, холдинг… название у него есть вообще?

— Как не быть. «МЭД Траст».

— Это в смысле — фонд кучки психов?[42]

— Бог с ним, с названием. Угадай, кто там директор и единственный собственник.

Марта протянула бумаги. Уок их взял, стиснул, превозмогая дрожь в пальцах.

Ну конечно. Вот оно, имя — вверху страницы, жирным шрифтом.

«Ричард Дарк».

25

Той ночью Дачесс проснулась в холодном поту.

Платяной шкаф словно приблизился к кровати, навис бездушной мертволикой громадой, в очертаниях которой Дачесс узнала Дикки Дарка.

Сбросив наваждение, отдышавшись, она убедилась, что Робин спокойно спит. Надела махровый халатик и выскользнула на лестницу. Халатик оставил для нее в спальне Хэл. Так у них теперь повелось: Дачесс ничего не брала у него из рук — ни еду, ни питье. И лошадок обихаживала сама, не соглашаясь на помощь с Хэловой стороны, даже если предстояло еще учить уроки, а день стремительно шел на убыль. Все, что Хэл хотел дать ей, он оставлял на видных местах, а Дачесс забирала, когда старика не было поблизости, удивляясь его терпению.

В кухне она напилась воды прямо из-под крана.

Хотела возвращаться в спальню, но услышала шум за дверью.

Кто-то шебуршился на крыльце — вероятнее всего, на качелях. Как Хэл ни смазывал цепи, они продолжали скрипеть. Дачесс инстинктивно пригнулась. Сердце чуть не выпрыгивало.

Дрожащей рукой она выдвинула ящик кухонного стола, нашарила длинный нож, сомкнула пальцы на рукояти. Подкралась к задней двери. Полоска лунного света упала ей на босые ноги — дверь была приоткрыта.

— Не спится?

— Черт… Я тебя чуть не зарезала.

— Это нож для хлеба, — усмехнулся Хэл.

Он сидел на качелях, умалённый огоньком собственной сигары; но, приблизившись, Дачесс заметила винтовку меж его колен.

— Поверил мне, значит…

— Может, я просто караулю медведя.

— Вот я дура, что не запомнила гребаные номера… Револьвер схватила — остальное сразу из головы вон. Салага, черт меня дери…

Дачесс ругала себя — как сплевывала, едва губы разжимала.

— Ты бросилась защищать младшего брата. Не каждый вот так рискнет ради своих близких.

Дачесс только головой мотнула.

— А Долли в курсе?

Когда Хэл со всеми предосторожностями забрал у нее револьвер, откуда ни возьмись появилась Долли и увела Дачесс в закусочную — прочь от зевак.

— Долли прямо сказала: нашему ранчо нужен дозор. Она про тебя каждый раз спрашивает, Долли-то. Наверное, в тебе себя-девчонку видит.

— Как это?

— Ей в свое время пришлось туго. Может, потому и характером она — кремень. Я подробностей не знаю. Долли — она не из таких, которые чужим плачутся. Но мне случалось выпить с ее Биллом, он-то про ее отца кой-чего порассказал. Скот он был, отец Долли. Однажды застукал дочку с сигаретой…

— И поколотил.

— Если бы! Он ей этой самой сигаретой — горящей — все руки истыкал. До сих пор шрамы видны. Мучил да приговаривал: больше не рискнешь эту дрянь зажечь, духу не хватит.

Дачесс сглотнула.

— Что с ним стало?

— Долли подросла — он давай ее домогаться… Посадили его, короче.

— Вот как.

Хэл кашлянул.

— Долли тогда не так одевалась. На старых фотографиях она в штанах мешком, в рубахе навыпуск — чтобы, значит, девичьего ничего было не видать. Да только отца ее это не остановило.

— Потому что у некоторых внутри — только тьма.

— Верно.

— Джеймс Миллер[43] был наемным убийцей и странствующим стрелком. В церковь ходил чуть не каждое воскресенье, не курил, спиртного в рот не брал — а говорили, что он убил пятьдесят человек. Его линчевали. Знаешь, что он сказал перед смертью?

— Что?

— «Не валандайтесь, ребята».

— Вот и правильно, что с ним разделались. Не может добро оставаться добром, если злу попустительствует — как ты думаешь?

Небо было ясное, звездное — в самый раз для снегопада. Хэла послушать: зима еще и не коснулась Монтаны, а когда коснется да расстелется — все осенние краски в памяти забелит.

Хэл подвинулся на качелях. Дачесс и не подумала сесть рядом.

Оба долго молчали. Докурив сигару, Хэл взялся за новую.

— Рак наживешь.

— Очень может быть.

— Мне без разницы.

— Я и не обольщаюсь.

Его глаза скрывала тьма. Перед ним лежали отдаленная роща, пруд — и нечто, еще недавно воспринимаемое Дачесс как ничто.

Хэл поднялся, прошел в кухню. Через пару минут оттуда донесся тихий посвист чайника.

Дачесс села на скамейку — на самый край — так, чтобы не сводить глаз с винтовки.

Хэл вернулся, поставил рядом с Дачесс чашку. Луч света из-за приоткрытой двери выхватил дрейфующие в какао зефирки-маршмеллоу.

Себе Хэл плеснул виски.