Мы наш, мы новый мир построим (СИ)

Царь батюшка вернулся из поездки в оружейную столицу через две недели. На удивление спокойный, даже, я бы сказал, благостный. Не стал карать никого из воевод потерпевшего поражение войска, да и сведений о преждевременной кончине тульского воеводы с присными не поступало. Распорядился представить пред его очи польского посла Збыслава Гасиньского, арестованного по случаю начала войны с Польшей и содержавшегося до сей поры в нестрогом заточении в одном из подмосковных имений. По нынешним суровым временам поляку несказанно повезло, где-нибудь у турок или персов посла державы, проявившей агрессию, покарали бы куда строже. О чем состоялся разговор, до меня не донесли, но поляк споро собрался и весьма борзо укатил на родину. Ну, будем ждать оттуда новых вестей. Не скоро, может через полгода или даже год, но авось что и проклюнется.

В моей же жизни все осталось по-прежнему. Строго по дедушке Ленину: «Учиться, учиться и учиться». Ну, еще и про молитвы не забывать, но это так обыденно, что проходит фоном.

— Ого-го! Ничего себе! — Вопил Сенька, глядя в небеса, где в этот момент порхала маленькая огненная искорка. Маленькая, потому что далеко улетела, а так вполне себе огненная птичка величиной со снегиря.

Все началось с очередного моего сеанса расстройства по поводу малого набора огненных заклинаний. Вот ничего больше в голову не приходит: огонь в виде костра вдоль, костра поперек, да тот же огонь, кинутый вдаль. И то, не далеко: мушкет подале достанет. А тут еще и Сумароков, зараза, тоску нагоняет. Захотелось ему, видите ли, освоить умение Скопиных Шуйских, смотреть на землю глазами птицы из поднебесья. С его слов — Скопиных Шуйских, а так — копирует ухватки Димки Бельского в управлении пернатыми. А Бельский даже гордится: неслабый маг напросился в ученики. Да и сам тоже ищет, где же у них, нет не кнопка, а обратная связь. Слов нет, очень нужное и востребованное уменье, но зачем же мне то свои достижения по управлению голубем в нос практически тыкать? Психанул, да и шарахнул ни в чем не повинную птаху огненным шариком. Ну, почти шарахнул. В последний момент понимание пришло, что Сенька мне никогда не простит, если я его птица сейчас спалю. А файербол уже сорвался с руки! Сам не понял, как я искривил траекторию полета своего огненного снаряда. Дальше уже тренировки были. А форму птицы я придал файерболу чисто из хулиганских побуждений. Не все же Сеньке передо мной хвалиться управлением птичьего полета.

— Иван Иванович, — это Годунов меня за рукав дергает, — а ты назад можешь свою жар-птицу позвать? — Он в основном меня именно так величает. Если не обижен на меня, конечно. У обиженного я все больше царевичем именуюсь или даже господином.

— Могу, Боря!

— А заставить покружить в воздухе? — Выдумывает тот новую задачу моему птаху.

— И это тоже могу, — отвечаю, созерцая различные пируэты, что выписывает мой птиц — файербол над нашими головами.

— А научить его разговаривать? — Влезает в наш разговор неугомонный Сенька, вспомнив очевидно роскошного попугая ара, доставленного недавно моему отцу венецианским посланником. Впрочем, может и не ара то был, я же не орнитолог.

— Нет, Сема, этого я не смогу.

— Почему? — В голосе моего ординарца сквозит искреннее недоуменное расстройство.

— Так нет же языка у этого комка огня. — Отвечаю, а сам уже пытаюсь придумать, как бы приладить туда помимо огненных плетений еще и ментальную составляющую. Тем более в моем исполнении ментальная составляющая начинает работать только при уже раскочегаренной огненной.

Долго ли коротко, словом, не прошло и года с того знаменательного прорыва с жар-птицей, но научились мы все трое (Годунов, напомню, магом не был) видеть птичьими глазами. Правда, в разведку моего птаха лучше не посылать, очень уж он, огненный, заметен.

Пытался я по аналогии с пернатым еще и огненную саламандру замутить, но обломался. Птица в воздухе может долго существовать, даже без дополнительной подпитки магией с моей стороны, а саламандре нужно было по земле передвигаться. А земля содержит воду. Немного прошагает в клубах пара — и все, каюк, кончилась мана. Хоть в асбестовые лапоточки ее не наряжай. Вот в пламени костра получалось очень красиво. Пляшущие среди языков огня огненные же ящерки — век смотрел бы. Почти гипнотическая картинка.

Кстати, наконец, вспомнилось другое наименование моей жар-птицы: феникс. А фениксы, вроде, если верить историям, рассказанным мадам Роулинг, способны петь песни. И тоже почти гипнотические. Или даже не почти. Как мне представляется, магия, недавно пришедшая в этот мир, принимает формы, взятые из сознания людского эгрегора. Миллионы подростков точно знающих про такое пение фениксов не могут ошибаться. Надо только чуток поднапрячься и воплотить уже прописанное. А там и до сакраментального: «Кар, кар! Это я, почтальон Печкин!» недалеко.