Мы назовем ее Скарлетт...

— Написали?

Я вытер пот со лба.

Он понял мой жест по — своему.

— Хорошо. Запечатайте конверт вашим перстнем. Это признак благородного происхождения? Да? И отнесите письмо судье.

— А вы?

Он, конечно, не отказался быть моим компаньоном.

Я уже одевался. Прикидывал как мы будем проходить мимо стойки портье. Это было бы забавно. Я не знал, как объясню тайное появление в номере белого господина.

Но портье спал. Во сне он пускал слюни.

— Счастливый человек, — скептически заметил Батлер, — видит, наверное, сон, как вышвыривает вас из гостиницы.

— Бросьте. Он видит сны про то, что он флибустьер. У него же рыло потомственного пирата.

Мы вышли из отеля. Дома судьи достигли быстро. Все окна были завешаны тьмой.

— Он в самом деле здесь не ночует, — спросил я Батлера.

— Если бы вы знали, какая у него жена, Галлимар, вы бы не задавали этого вопроса.

— Что, такая строгая?

— Привлекательная! Ночь вдали нее — это преступление. Знаете, я подумаю о том, чтобы сменить профессию плантатора, на профессию директора цирка. Столько знакомств с новыми людьми, с новыми местами!

— И новыми долгами. Не платит, практически, каждый второй. Поэтому я хожу с пистолетом.

Я обошел дом со всех сторон. Надо было найти место поуязвимей.

— И что, помогает пистолет?

— Как правило нет. А вот знание человеческих душ — очень. Вы думаете, если бы я этого не знал, я бы дождался от вас денег?

— То есть как бы это дождался? Меня скрутили не вы, а обстоятельства.

— Может быть, может быть… Но то, что обнаружился труп в порту, о котором вы так неосторожно наврали Макинтошу — и на ваше честное имя навесили обвинение в убийстве, из-за чего вам стало вдвойне опасно жить в городе. И потом — бегство Филиппа, и ваше желание его найти.

На лице Батлера было написано такое изумление! Мне стало приятно.

— Чарльз, не стоит допрашивать меня здесь. Я сделал все возможное, чтобы обстоятельства сложились таким образом, дабы деньги вы заплатили сейчас, а не через год. Я складывал обстоятельства вслед за вами. То, что я подал жалобу судье — это только одно средство. А вот то, что я помог Макинтошу увидеть несуществующий труп, — это другое средство.

Я подошел к форточке первого этажа. Она была не заперта.

“Вот здесь у хозяев осечка. Попробуем ею воспользоваться”.

Я потребовал у Батлера, чтобы он подставил мне плечи.

— Нет, уж расскажите, как это вы все устроили, что меня ищет весь город, и я ночью к вам приношу денежки.

Я сказал, что если мы будем перескакивать с дела на дело, то мы никогда не закончим с судьей. А историю про Батлера я ему расскажу после.

Чарльз, трясясь от нетерпения, подставил мне плечи. Стоять на них было так же удобно, как на вулкане Везувий.

Я залез в дом. Темнота была настораживающая. Такое ощущение, что лиса-судья спрятал в каждой комнате по собаке, которые налетят из темноты неожиданно и покусают мои икры.

Найти Среди письменных столов тот, в котором лежала моя жалоба, было также легко, как одного китайца отличить от другого.

По меньшей мере десять столов в той комнате, в которой судья принимал меня. И в каком из них лежит мое заявление на Чарльза Батлера — эсквайра. Может быть в этом? А может быть в том. Неясно.

Слава Богу, кто-то закурил под окном. Пламя на миг осветило часть комнаты. Но ведь Батлер был без трубки. Хотел курить в дороге и выругался, что оставил табак у меня в номере. Внутри у меня все затряслось. На цыпочках я подкрался к окну. Батлер стоял под окном. И с ним стоял еще кто-то. Это было слишком.

Этот кто-то был вполне дружелюбен. Я прислушался. Господи, это был мистер Харвей. Старый банкир пришел к дому судьи. Видно он был как-то завязан в этой истории.

Не знаю, какими уж дедуктивными методами он пришел к тому, что Батлер будет у дома Элайхью.

Джентльмены стояли и разговаривали. По всей видимости — на языке английских ищеек — это называется “алиби”. Два джентльмена делают вид, что встречаются ночью друг с другом и говорят о погоде. В это время третий занимается своими делами в доме, который они выбрали местом встречи.

“Между этими южанами гораздо больше солидарности, чем между европейцами”.

Я бросился вальсировать между столами. Кажется, вот тот ящик, куда судья опустил мою жалобу!

Ящик не открывался. Я тряс его как вора и рычал. Надо потолкать нижние ячейки стола.

Другие ящики открывались от малейшего прикосновения. По-видимому, странностями обладал только этот. Он был последний в моей череде проб и ошибок: я рванул на себя ручку.

Не помогло.

Рванул сильнее.

Ящик поддался чуть-чуть.

В полумраке я разглядел свой жалобный лист. Мой почерк. Сквозь щелку я изъял эту бумагу, всунул на ее место — другую. Закрыл ящик и полез обратно: неудачно — застрял в форточке.

Повис между домом и улицей. И орать было страшно, и дергаться страшно, и я не представлял как меня вытащат.

— Эй, джентльмены. Я застрял, — тихонько позвал я.

Джентльмены молчали как истуканы. Я еще раз крикнул, погромче:

— Господа, промашка вышла!

Полное молчание.

“О, господи”. Каждую минуту мог раздаться топот ночного патруля Макинтоша.

— Эй, мистеры, вы слышите или нет?