Мы не твои

— Ну, как она уедет от вас? От тебя? Ты ведь… — прикусываю язык, чтобы не наговорить лишнего. Конечно мама Ильяса не бросит его такого, хотя она не так много времени с ним проводит, но все же.

— Ясно. Мама будет добивать себя, но не бросит сына-калеку?

— Прости, я не то хотела сказать.

— Ладно тебе, не пугайся так, мой компас земной…

Мы замолкаем. Он очень давно не называл меня так. Я была… я была Воробушком… Наденькой, Надеждой, Надюшей, Надей… Сладкой, маленькой, милой, даже… даже любимой, хоть он и говорил это в порыве страсти и не всерьез, но…

— Прости, Воробушек, я… слишком много событий сегодня, адреналин бурлит и… глупость. Прости. После ужина придешь?

Киваю, забыв, что он не может увидеть.

— Ты кивнула. Я почувствовал. Это значит — да? Или…

— Да, конечно.

— Так говоришь, словно я тебя силком тяну. Не хочешь — не надо.

— Хочу. Ты знаешь.

Он на самом деле знает, как сильно я этого хочу.

Быть с ним, быть рядом.

— Надя, я тоже этого хочу. И… я знаю что сегодня вам говорили в клинике. Это твой дядя Товий. Он ведь обо мне говорил, да? О лечении? Обо всем об этом?

— Нет. Он… Хорошо, да, он говорил. И мама твоя просила меня с тобой все обсудить, но я…

— Считай, что ты обсудила, малыш…

Его голос не злой, не грубый, наоборот, очень ласковый, нежный, спокойный. Он протягивает руку, ладонью вверх. Словно просит, чтобы я дала ему свою. Мы переплетаем пальцы. Он подтягивает мою кисть к губам, прижимаясь к тыльной стороне.

— Я подумаю. Попробую. Может, что-то и получится.

Илик говорит вроде бы спокойно, но я чувствую какой ураган у него внутри!

И такой же ураган у меня.

Я боюсь поверить этому счастью! Боюсь!

И в то же время… боюсь того, что будет, если он встанет на ноги.

Хочу и не хочу.

Господи, Надя! Проклятая эгоистка! Опять думаешь, что можешь решать судьбы людей? Как тогда, с мамой? Ты убила ее своей злобой, предательством, себялюбием, трусостью! Думала только о себе!

Мало тебе того, что случилось тогда? Опять пытаешься решить свои проблемы за счёт других?

Ругаю себя мысленно, готова по щекам отхлестать. Стою губу закусив почти до крови.

— Надя, с тобой все в порядке?

— Да, Илик, я… я просто не знаю, что сказать! Я так… счастлива!

Наглая ложь.

Ты так несчастна! Потому что знаешь, что будет потом.

Он бросит тебя. Ты не будешь ему нужна, и он тебя бросит.

А если не бросит, будет пытаться из благородства сохранять видимость отношений?

Это еще хуже. Противно, мерзко.

Нет, Надя! Мерзко думать о том, как хорошо было бы если бы Ильяс, так и остался инвалидом! Вот это мерзко.

— Что ты, милая? Ты дрожишь…

— Прости меня, Илик, я…

— Что?

Чувствую, как крупная соленая капля падает на наши сцепленные руки.

— Я боюсь. Мне страшно. Я не хочу, чтобы ты вылечился, потому что тогда ты меня бросишь.

Говорю правду, и сразу как-то легче на душе. А он…

Он смеется?

— Какое счастье, что ты так сказала!

— Что? Почему?

— Потому что я уже боялся, что ты вся такая идеальная. Любишь меня, инвалида, готова во всем помогать. Жертвуешь собой. А ты тоже маленькая эгоистка, да?

— Прости, — выпаливаю, всхлипывая, не понимая, чему он радуется.

— Хорошо, что ты такая. Я тебя такую еще больше… — он сглатывает, снова спотыкаясь на том самом слове. Я уже не надеюсь его услышать, — Больше хочу. Хочу, чтобы была рядом. Всегда. Слышишь?

Слышу, конечно.

Но всегда — слишком непостоянная величина, увы.

Глава 30.

Мир словно заново заиграл новыми красками. Хотя в моем случае говорить про краски вроде бы было не слишком уместно.

Но мне все чаще кажется, что я вижу свет. Свет, проникающий в мою голову.

Свет в конце тоннеля.

Мы с Никитой плотно занимаемся проектом. Встречаемся почти каждый день.

Я езжу в офис его отца, иногда с Самадом, иногда с Надей — разумеется, возит нас водитель, нанятый Тамерланом, на специальной машине.

Я уверяю брата, что когда-нибудь возмещу все расходы на мое содержание.

Он отвечает, что обязательно с меня все стребует по счету. Наверное, при этом он пытается улыбаться, но я не чувствую ни его улыбки, ни радости в голосе.

Брат все эти дни погружен в свои проблемы. Когда я спрашиваю, что происходит и могу ли я помочь он отвечает, что все под контролем. На самом деле Тамерлан просто отмахивается от меня.

Как от назойливой мухи.

Я в который раз оказываюсь просто никчемным младшим братом.

Но мне все равно. Я верю, что все устроится, все получится.

Вот только времени на то, чтобы выполнить задуманное и поехать в клинику у меня нет.

То есть я делаю все, чтобы его не было.

Я боюсь. Боюсь, что мне скажут — поезд ушел. Надо было сразу пытаться вылечить все травмы.

Особенно страшно мне даже не то, что я не встану на ноги. Страшно, что не смогу видеть.

Мне хочется видеть.

Хочется увидеть одного маленького Воробушка.

Надя в последнее время какая-то грустная. Молчаливая. Все реже я слышу ее чириканье.

Она начала чаще общаться с моей мамой, но я вижу, что это общение не приносит ей радости.

Я даже поговорил с мамой, расспросил, что у них там происходит, напомнил, что Надя для меня слишком важна. Мать ответила, что все понимает и очень рада, что у нас с Наденькой все складывается так хорошо.