Мы никогда друг друга не любили

— Как сам? Как работа?

— Все в порядке. Лечитесь, дела в гору. Отключите телефон и забейте на рабочие вопросы, я со всем разберусь.

— Я не выйду из больницы, Вить.

— Да бросьте, и не таких вытаскивали.

— Тогда считай это причудой больного деда, — слабо улыбается Рогачев. — Если выпишут живым — забудешь, что я сказал. А если нет, то сделаешь то, что попрошу.

— Конечно. Что вам нужно?

Ему тяжело говорить, одышка просто адская. И я невольно думаю, что тесть может оказаться прав. Он давно играет со смертью и не утруждает себя заботой о будущем.

— Аврорка от тебя уйдет, едва меня закопают.

Я пожимаю плечами. Она говорила.

— Имеет право. Отпустите уже девку. Времена давно другие, развод не повредит ни бизнесу, ни репутации. А об остальном она будет молчать.

— Уверен? А если нет?

— После пяти лет брака это будет выглядеть как попытка срубить бабла. Да и какая, к черту, разница? Расскажет и расскажет, меня обвиняли и в вещах похуже.

— Теперь это твоя забота. На самом деле я тебя позвал по другому делу. Аврорка от тебя уйдет, но…

Он надсадно кашляет и несколько минут приходит в себя, пытаясь отдышаться.

— Она не выживет. Помоги ей, ладно? Научи, как выжить, иначе ей конец. Она же как домашний котенок, ничего толком не умеет и не понимает. Знаешь, Виктор, я наделал много дел в своей жизни и, пожалуй, Аврорка — моя главная ошибка. Но правду говорят, подыхать с грузом на сердце совсем не хочется. Дай девчонке шанс выскрестись в этой жизни из ямы.

— Она вряд ли примет мою помощь, но я сделаю все, что смогу.

— Примет. Примет, еще как, у нее не будет выбора. Я написал завещание, ты получишь все, что у меня есть.

— Вы бредите. Вы так хотите ей помочь? Оставив без гроша? Да она из окна выйдет! Это такая помощь?!

В палату заглядывает встревоженная медсестра, но Рогачев жестом и кивком дает понять, что все в порядке. А потом с неожиданной силой хватает меня за руку. У него ледяная, с легким синюшным оттенком, кожа. Болезнь за пару недель превратила его из пожилого, но крепкого мужчины, на которого еще клевали женщины, в глубокого старика.