Мы никогда не были средним классом. Как социальная мобильность вводит нас в заблуждение

В конце XIX века увеличение популярности категории «среднего класса» в наиболее передовых европейских экономиках всецело совпадало со стремительным распространением разнообразных форм собственности домохозяйств и способов ее приобретения. Кроме того, это было время социальных и политических потрясений, которые угрожали нарастающей силе и господству капитализма. Благодаря успокоению недовольства рабочей силы, ход капиталистического накопления вошел в плавную колею, и часть прибавочного продукта, создаваемого возросшим объемом промышленного производства, стала доступна для обычных людей. Эта доля концентрировалась в виде ресурсов, которые позволили значительному количеству трудящихся обрести социальную мобильность и материальную защищенность с помощью таких способов, каких у них не было прежде. Эти мобильность и защищенность (или их перспективы) перенаправляли энергию трудящихся от протеста к инвестированию. Недовольные работники могли обзаводиться накоплениями, жильем и регалиями, которые им было бы страшно потерять. Кроме того, они могли приобретать масштабный набор материальных и культурных атрибутов, которые утверждали их преимущества и демонстрировали их достижения.

Для капиталистического накопления выгодно создание подготовленной и мотивированной рабочей силы, представители которой слишком заняты, пытаясь не останавливаться в борьбе за обладание собственностью и зависящими от нее доходами, чтобы осознать, что все они подвергаются эксплуатации, и оказывать ей сопротивление. Наблюдая за этой тенденцией, некоторые теоретики утверждали, что средний класс занимает противоречивое положение между трудом и капиталом[16], – противоречивое в том смысле, что оно натравливает нас на самих себя. В качестве трудящихся мы подвергаемся эксплуатации ради создания прибавочного продукта вне зависимости от того, насколько престижна наша работа или насколько велики наши заработки. Но в силу того, что мы владеем определенными накоплениями (жилье, автомобиль, страховой полис или какая-либо регалия) либо надеемся их получить, мы кое-что выигрываем, становясь на сторону динамики накопления капитала, которая может защитить или повысить ценность того, чем мы владеем, вне зависимости от того, насколько скромна наша работа или насколько умеренны наши накопления. Кроме того, нам придется кое-что потерять, если мы будем сопротивляться этой динамике, поскольку наше благосостояние вращается вокруг владения уже приобретенными нами ресурсами и сохранения их ценности.

Наша классовая принадлежность определяется таким образом, что воздает должное нашему стремлению заглядывать за жесткие пределы возможностей нашего труда в будущее, где наши домохозяйства укрепятся или придут в беспорядок в результате наших сегодняшних инвестиций, и не принимать во внимание институциональные ограничения, которые ради поддержания прибыльности предопределяют ценность того, чем мы владеем, нашего труда и заработков, а также – шире – наших собственных судеб. Мы именуемся средним классом. Он распахивает свои объятия перед каждым из нас, от высокооплачиваемых профессионалов и менеджеров до успешных или испытывающих затруднения владельцев бизнеса и оказывающих услуги самозанятых – и далее вплоть до персонала самого низкого уровня и непостоянно занятых стажеров. Именно так обстоит дело, поскольку бóльшая часть нашей жизни уходит на работу, но в то же время мы владеем (или рассчитываем, что однажды будем владеть) материальными и человеческими ресурсами, ценность которых можно поддерживать или наращивать посредством инвестиций. Наименование «средний класс» воплощает наше представление о том, чем мы владеем и как мы преуспеваем в жизни, таким образом, словно все это является результатом нашего личного выбора и усилий. Это вновь воплощает нашу приверженность жертвам ради будущего, как будто это будущее зависит только от наших решений и усилий.