Мы никогда не умрем

Вик уже почти не слышал, что говорила ему Галина. Он пытался не рассмеяться.

Он верил тому, что говорила Галина, и вместе с тем не мог поверить — это было похоже на абсурдный спектакль, вроде того, на который их водила Мари.

«Мартин, спаси меня, она же не поймет, если я начну смеяться!»

«А если я начну — она поймет?»

Мартин поднял на Галину потемневшие глаза.

— Что было потом?

— Мы всех забрали. Я не хотела их видеть. Я никого из них не любила.

— Зачем же было рожать?

— Потому что нельзя убивать то, что дается свыше.

— Вы не похожи на человека, близкого к Богу. Вам хватало цинизма бросать детей, но не хватало его на аборт?

— Что ты знаешь о Боге. И что ты можешь знать о ценности жизни. Я им шанс давала, всем.

Мартин слушал спокойно. Обычное хладнокровие ему не изменяло, но если то, что рассказывала эта женщина было правдой — а он был готов поверить в это, наслушавшись за годы самых абсурдных и трагических историй — тогда Мартин не видел смысла с ней разговаривать.

Потому что то, что Ришина мать была сумасшедшей, явно не было достаточной причиной, чтобы лишать девочку ее мечты. А вот Вик, отойдя в сторону и быстро минув первое отрицание, кажется, был готов поверить. От молодости, неопытности и от того, что ее слова ударили по болезненно натянутой струне.

— Чего же так боится ваш муж?

— Ира похожа на меня.

— Риша не станет заниматься этим добровольно. А от тех, кто захочет ее заставить я…

Мартин замолчал. Он просто сидел и смотрел снизу вверх, как Галина смеется. У нее был хриплый, каркающий смех. Губы женщины оставались почти неподвижными, даже уголки, казалось, все еще были опущены вниз. И глаза ее оставались такими же холодными и пустыми. И от этого смех казался еще страшнее.

— Ты ни от чего ее не защитишь. От сотен людей, которые знают меня в лицо. От их детей. И ты никогда не сможешь защитить ее от самой себя. У шлюх не рождаются нормальные дети.

Мартин прикрыл глаза. И улыбнулся.

Весь морок, созданный словами Галины, развеялся, оставив на своем месте теплую кухню, синие рассветные сумерки за окном и уставшую, тихо помешанную женщину.

— Нормальные дети рождаются у кого угодно. Ира ни в чем не виновата. Она — не вы, не ваше прошлое и не ваши ошибки, она — ваша дочь, которая живет свою жизнь.

Может быть, Галине хотелось, чтобы Мартин спросил ее о чем-то. Может быть, ей хотелось поговорить, рассказать кому-то свою историю. Но Мартин внезапно понял, удивительно отчетливо, что ему глубоко наплевать. Да, это была Ришина мать. Да, все проблемы были из-за ее прошлого, и может какие-то ее слова и были правдой. Вся эта семья, какой бы нормальной она ни пыталась казаться, строилась вокруг этой истории. Вокруг детей, которых эта женщина сначала бросала, а потом искала вместе с мужем. Вокруг ее судьбы, которую она, по глупости, а может по чужой злой воле принесла к сегодняшнему дню изломанной и обожженной. Главное, Мартин ясно видел, что пытаться бороться с этой историей — все равно, что пытаться ногтями выцарапать фундамент из-под дома.

Галина что-то говорила. Ее голос звучал на периферии сознания, слова больше не достигали цели. Она говорила, говорила, а слова ее вовсе не имели никакого смысла.

«Мартин, что нам делать?..» — прошептал опомнившийся Вик.

Мартин отрешенно смотрел на женщину. Чего она хочет? Зачем говорит все это? Пытается напугать? Пытается отвратить от дочери? Потому что ненавидит мужчин? Потому что ненавидит свою жизнь?

Наконец, он понял. Она говорит, потому что хочет говорить. Потому что на самом деле эта боль, настоящая или выдуманная — все, что у нее есть.

На столе стоял старый радиоприемник. Прислушавшись, Мартин различил знакомый мотив. Он усмехнулся — надо же, как интересно. Больше не пытаясь прислушиваться к Галине, он встал с места и сделал музыку громче.

И подумал, что если когда-нибудь представится подходящий момент, нужно непременно поблагодарить Мари, которая научила его таким выходкам.

— Потанцуйте со мной, — почти требовательно сказал он, протягивая Галине руку.

— Что?..

— Я сказал — потанцуйте со мной, — повторил Мартин.

На лице Галины отразилось попеременно несколько чувств. Презрение. Раздражение. Недоумение.

— Ну же, это ведь не трудно.

— Ты думаешь, если я…если я тебе сейчас рассказала…

— Я прошу вас со мной потанцевать. Здесь нет никакого иного смысла, кроме танца. Давайте же, такая красивая песня, и она уже подходит к середине.

— О чем? — спросила женщина, подавая ему руку.

— Она о леди с зелеными рукавами, которую любил человек, который написал эту песню. О несчастной леди… — Он легко задвинул табурет ногой под стол, не позволив Галине запнуться. — О которой известно только то, что она носила одежду с зелеными рукавами, и ее отчаянно любил один мужчина.

Мартин улыбался. На его глазах эта женщина превращалась в кого-то совсем другого. Кого-то, кем она была когда-то. Даже ее глаза перестали казаться такими холодными.