Мы никогда не умрем

Под перевернутой лодкой на берегу озера, которую они не стали чинить — новый выводок лисят. Эти черные, с янтарными глазами. Вик с Ришей как-то даже видели их мать — черную, длиннохвостую тень у кромки воды.

К осени лисят под лодкой уже нет.

Вик почти начал верить, что тот самый Мир-Где-Все-Правильно — не недостижимый идеал. Что в его жизни появляется порядок. Что все будет хорошо.

Но однажды осенью, незадолго до пятнадцатого дня рождения Вика, в деревню приехала Мари.

И все закончилось.

…

Мари приехала из города. Выпускница театрального института, она должна была защищать дипломную работу в конце года. Свои режиссерские амбиции она решила удовлетворять вдали от городской суеты, красочно обрисовав преподавателям, какое доброе дело собирается совершать — учить детей, которым не доступно хорошее образование в области искусства. Впрочем, по ее же словам, Мари была лучшей ученицей курса и никто в ней не сомневался. К тому же перед отъездом из города она успела заключить контракт с городским журналом о серии заметок. Из-за этих заметок и каких-то мифических субсидий ей и позволили творить все, что она захочет. Вик несколько раз видел, как угодливо улыбается ей директор школы.

Мари была молодой, красивой, и обожала драму.

Свой маленький черный автомобиль она припарковала прямо у крыльца. Никто ее не встречал, только несколько человек, включая Вика, наблюдали из окна. Но она выходила из машины так, словно сходила под софиты и вспышки камер, а не ступала на размокшую от дождя землю. Оглядев серую коробку школьного здания, она всплеснула руками и что-то восторженно пробормотала.

Вику Мари не понравилась с первой же секунды. Она зашла в зал, где проводились репетиции, и он испытал то же чувство, что и при виде ковровой дорожки к директорскому столу.

Мари была высокой блондинкой. Рост подчеркивали шпильки, чья безупречная линия точно совпадала с черными стрелками на шелковых чулках. Черное бархатное платье едва достигало колен. Руки ее закрывали черные бархатные перчатки, поверх которых Вик разглядел несколько серебряных браслетов и колец.

Мари морщила напудренный нос, кривила тонкие губы и бормотала что-то мурлыкающе-нецензурное, разбрасывая по гулким коридорам звон каблуков.

«Мартин, это что?!»

«Не знаю, но мне тоже не нравится».

Вик из субтильного городского ребенка превратился в долговязого подростка. На похудевшем, вытянувшемся лице особенно выделялся длинный нос и огромные, все больше белеющие глаза. Казалось, через несколько лет цвета в них вовсе не останется. Теперь он один заботился о доме, занимался огородом, а когда отец дважды уходил в запой — следил за свиньями. Животные раздражали, раздражали грязь и шум, но Вик не хотел, чтобы шума и грязи становилось больше.

Он больше не боялся драк и конфликтов. Драться честно он не видел смысла, он дрался для победы. Кто-то считал, что он дерется подло, а Вик считал, что если не он эту драку начал — а сам он драк почти никогда не начинал — то и незачем соблюдать какой-то там этикет. А если все-таки начинал — то уж конечно не просто так, а значит, этикет соблюдать тем более не стоило.

Недавно Вик начал не только делать работу по дому, но и помогать соседям — за деньги, но чаще за еду, он рубил дрова, полол огороды, мог починить крышу или забор. Ему нравилась тяжелая работа — она успокаивала. Она позволяла меньше зависеть от отца, от работы развивалась сила и выносливость. Вик давно не чувствовал себя беспомощным и слабым, и это было восхитительно.

Мартину недавно исполнилось двадцать. Светящаяся рыбка по-прежнему жила в его комнате. Полки, заполненные книгами, тянулись вдоль стен до самого камина. Мартин старался комнату не разглядывать — его раздражало, что в ней ничего не меняется без его участия. Если Вик терпеть не мог пыли и царапин, то Мартину их отсутствие казалось лишним напоминанием, что он лишь придуманный человек в нарисованной воображением комнате.

Когда ему было пятнадцать, он начал по-новому осознавать свое положение.

Может быть у них с Виком и будут женщины, когда он повзрослеет. Какое-то время, но перспектива нисколько его не привлекала. Мартин хотел бы иметь собственную семью, а не довольствоваться случайными связями.

Но семья будет у Вика. Он может позволить себе любить, выбирать профессию и идти своим путем.

Мартин желал ему только счастья, но все же в минуты тоски, по ночам, когда никто не мог услышать его мыслей, он думал о том, что, когда Вик устроит свою жизнь, он хотел бы умереть.

Может быть однажды он отопрет свою вторую дверь и узнает, как далеко может зайти в темноту и как долго там блуждать.

В конце концов, не дольше человеческой жизни. Однажды Вик умрет, и оба разума погаснут. И ему, Мартину, суждено умереть, не оставив ни следа. Ни фотографий, ни вещей. Ни детей, ни даже воспоминаний — это Вика будут помнить, и даже в те моменты, когда сознание будет занимать Мартин, он будет оставаться в людской памяти Виктором Редским.