Мы носим лица людей

– Помнишь, мы пообещали молодой семье помочь с переездом сегодня утром? – заговорщицки шепчет мне на ухо Макс. – Я уж готовился нынче с бодуна отбросить коньки, волоча на себе рояль, но в паблике отписались три чувака – хотят такие же шапочки и кеды. Прочитали о нас в газете и желают присоединиться к нашему правому делу!

В этом есть и моя заслуга. Оказывается, хорошие поступки тоже влекут за собой цепную реакцию, просто цепочка добра гораздо более нестабильная и хрупкая.

Я раскисаю от слез радости, хлопаю глазами.

– Макс! – шепчу. – Это же здорово! Это… охренеть, как здорово!

Макс испуганно таращится на меня и начинает хохотать.

* * *

В прихожей скандал разгорается с новой силой. Макс сидит на полу и завязывает шнурки на кедах, а бабушка ложится костьми и снова заводит речь о наркотиках, на которых он якобы сидит. Или которые распространяет.

– Перед соседями стыдно, Максим! Что за наказание! – кричит бабушка.

С пустым лицом Макс молча выходит за дверь, а бабушка бежит в гостиную за валидолом.

Я прячусь на кухне, где на автопилоте убираю в раковину грязную посуду.

Когда я была маленькой, мне казалось, что все взрослые умны. Я свято верила, что старше – значит, добрее и мудрее, воспитаннее и сдержаннее. Сейчас я точно знаю, что взрослые в основной своей массе пугливы, зашорены и равнодушны. Они боятся показаться слабыми, глупыми или смешными, боятся признать свою неправоту, неохотно открывают душу и не терпят, когда им указывают на их недостатки.

Моя бабушка не исключение. Еще один типичный взрослый.

– Весь в мать. Дурная кровь… – бубнит она, подходя к раковине, отнимает у меня тарелку и включает воду.

– Почему ты так в этом уверена?! – взрываюсь я. – Бабушка, почему ты все время обвиняешь его непонятно в чем?!

– Он и тебя на какую-то наркоту подсадил! – сетует она.

У меня опускаются руки.

– Тебе осталось потерпеть каких-то девять дней. Я уеду отсюда и не вернусь. Но вот Макс тебя никогда не бросит. Если ты сменишь замки, он выломает дверь! – отвечаю я, комкаю полотенце и бросаю его на табурет.

* * *

А в комнате я старательно разглаживаю подол клетчатого детского платьица, натягиваю шапочку и стираю пальцами слезы.

Когда речь идет о Максе, я реагирую остро.

Он подсадил меня на наркотик, именуемый мечтой. Он заразил меня жизнью. У меня зависимость от него самого…

Почему ни на одной из моих убогих тусовок мне не встретился человек, способный перевернуть мир? Почему моей второй половиной стал парень с моим лицом и моей кровью?

С размаху плюхаюсь на диван Макса, обнимаю его подушку. Она пахнет солнцем.

* * *

Репетиция проходит ужасно.

Кажется, что состав воздуха неуловимо изменился: это нерушимое братство никогда еще не было настолько близко к расколу, и я чувствую вину.

Ли и Ротен избегают встречаться с нами взглядами, Макс на взводе, он играет мимо нот, и Ли ежеминутно объявляет:

– Чувак, ты лажаешь!

Вокруг от напряжения летают искры.

Звук не отстроен, я тупо не достаю до микрофона, и чтобы до него дотянуться, мне приходится вставать на цыпочки до тех пор, пока Макс не отлаживает его под мой скромный рост. Настроение паршивое, в мой адрес прилетает пара неуместных шуток про гномов.

Кончается все тем, что Макс посылает друзей по всем возможным направлениям и за руку утаскивает меня из зала.

Жуткая черная обида разрывает душу, я разворачиваюсь и ору так, что огромная хрустальная люстра звенит под потолком:

– Эй, люди, послушайте! Я. – Я бью себя в грудь. – Это я. А это – ваш лучший друг Кома. Разуйте глаза. Что, вашу мать, изменилось?!!

Ли и Ротен провожают нас гробовым молчанием.

* * *

Стоя на задней площадке старого троллейбуса, мы смотрим в окно на залитый малиновым светом мир. Под небом, намешанным невозможными сочетаниями голубого, сиреневого, розового и красного, вдалеке толпятся дома, и в их окнах горит пожар – отражение заката. Город перемигивается далекими огнями рано зажженных фонарей, а над ним висит бледное, еле различимое привидение луны.

Макс задумчиво рассматривает виды города, раскинувшегося за окном, светлая челка падает на лицо, глаза в закатных лучах приобрели оттенок сирени.

Его рука лежит на моей талии, мне кажется, что атомы, из которых состоит мое тело, все еще вибрируют и гудят, но в его тепле я постепенно собираюсь воедино.

– Все будет хорошо. Они ни черта не правы, Даня. – Он обнимает меня крепче. – Не слушай никого. Просто смотри на меня.

И тогда я изо всех сил обнимаю его в ответ:

– Я всегда буду смотреть только на тебя. Что бы ни случилось, только ты всегда будешь перед моими глазами.

Глава 28

Лежа в темноте пустой комнаты, я обмираю от нового чувства, нарастающего волной до огромного восторга и тут же спадающего к тихому счастью. Чтобы не закричать, я кусаю одеяло, и улыбка до ушей цветет на моем лице.

Мы не пошли домой после репетиции.

До самой темноты мы в обнимку шатались по промзоне, пролезали в дыры бетонных заборов, проникали на заброшенные, некогда режимные объекты, бегали по пустынным гулким цехам и громко смеялись – эхо наших голосов долетало до самого неба…