Мы носим лица людей

Около месяца назад я ехала в этот старый непрестижный район, и вполне приличная иномарка дяди Миши казалась мне колымагой, а сейчас мы с Максом трясемся внутри ржавого монстра, и нас нещадно подбрасывает на кочках. Колышутся занавесочки на окнах и плетеные чертики на ветровом стекле, мельтешат узорами синтетические коврики на сиденьях, дополняя картину моего умиротворения и счастья.

Мы подло удрали из дома, когда бабушка вышла за хлебом в ларек на углу, а теперь голова Макса родной тяжестью давит на мое плечо, а я в полудреме смотрю на проплывающие за окном унылые пейзажи.

Автобус следует мимо огороженного бетонным забором холма, где ребята в сумерках делились своими мечтами, мимо перевернутых колесами к небу вагонеток, мимо огромного грозного здания с пустыми глазами окон, на одном из подоконников которого Макс впервые меня поцеловал…

Наши ноги в промокших кедах вытянуты далеко под соседнее сиденье – из-под него исходит тепло печки, прозрачные дождевики лежат рядом, и по ним слезами стекают холодные капли.

Волосы Макса приятно щекочут щеку, я сонно улыбаюсь. Я везу в беспросветный, пустой холодный мир свое персональное теплое солнце, и оно мирно сопит у меня под ухом.

* * *

Должно быть, в тепле и уюте меня все же сморило, потому что в следующую секунду взъерошенный и не вполне проснувшийся Макс с красным отпечатком моего воротника на щеке возникает перед глазами:

– Станция У Черта На Куличках. Приехали. До твоего коттеджного поселка еще пять километров, но, как только что выяснилось, этот автобус туда не идет…

Шурша дождевиками и спотыкаясь, мы плетемся под реденьким мерзким дождем по виляющей среди перелесков и кукурузных полей дороге.

– Кома, сейчас ты находишься в историческом месте – каждое утро десять лет подряд папочка возил меня по этой дороге в школу. Вон за тем косогором будет остановка, где я обычно выхожу, когда на общественном транспорте возвращаюсь обратно. Кстати, до нее мы и должны были доехать, если бы сели в нормальный автобус…

– Спокойно, израненный солдат. Пара километров – фигня для вьетнамских кедов. А пешие прогулки – это такой же фитнес, как йога, пилатес, бег или другие тренировки и физические упражнения. Думаешь, почему я такой стройный и красивый?.. – Макс замедляет шаг и напряженно вглядывается в заросшую деревьями местность по правую руку от нас. – А там что? Погост?

Я растерянно киваю и прибавляю шаг, но Макс ловит меня за рукав дождевика и с подозрением всматривается в мое лицо:

– Твоя мама… там?

– Угу, – киваю.

Я ни с кем не хочу это обсуждать.

– Давно ты у нее была? – выпытывает Макс, и я бросаю на него злой взгляд.

– Я ни разу у нее не была! Доволен? – Лучшая защита – нападение, и я нападаю. – Что ты теперь обо мне думаешь?!

– Ты просто боишься признаться, что тебе небезразлично, потому что иначе тебе будет больно. Вот что я думаю. – Макс без лишних раздумий поворачивает направо – к огромным кованым воротам на входе.

– Думаешь, мне слабо? – подтявкиваю я и бегу следом.

– Тебе определенно слабо! Тебе удобнее оставаться маленькой одинокой девочкой, хотя теперь это уже ни фига не так! – не оборачиваясь, бросает Макс. – Пришло время окончательно перейти на светлую сторону силы, Даня!

* * *

– Сюда. А теперь направо. Видишь? – Я указываю на огромный памятник из мрамора. – Вон она…

В носу свербит, а на грудь давит тяжелый камень, он мешает мне дышать. Макс берет мою руку в свою и решительно ступает на засыпанную щебнем дорожку. Стараюсь не смотреть далеко вперед, фиксирую взгляд на его синей толстовке под прозрачной пленкой дождевика. Ноги будто по колено вязнут в земле, упорно заплетаются и не хотят идти, воздух со свистом застревает в сжатом спазмом горле, глаза дерет, как от хлорки, что хранится у бабушки в ванной…

Макс усаживает меня на установленную у памятника скамейку, подходит к портрету моей мамы и ладонью стирает капли с холодного гладкого камня.

– Здравствуйте, тетя Катя! – Он приземляется на скамейку рядом со мной. – А я вас помню. Я – Максим, однажды вы приезжали к бабушке и подарили мне розового слона. Я знал, что вы не моя мама, но очень хотел, чтобы вы ею были… Перед сном вы спели мне песенку про дорогу добра, которая мне так понравилась, что я потом нашел ее и разучил. Да и вообще вы были клевой!

Какое-то время Макс молчит, а я судорожными движениями стираю с щек слезы. Душу разрывает на части, и чтобы не завыть, я до боли закусываю губу, поднимаю голову и смотрю в низкое серое небо с клочьями туч.

Макс бережно сохранил крупицы воспоминаний о моей маме, а я старалась о ней забыть, и это у меня почти получилось. Почти…

Он просовывает ладони под капюшон дождевика, поправляет шапочку, придвигается ближе ко мне и обнимает.

– Даня тоже пришла сказать, что очень вас любит! – продолжает Макс дрогнувшим голосом. – Она помнит о вас, скучает и тоскует, просто не подает вида. Она тоже клевая! И я ее очень люблю.

В глазах рябит, по лицу устремляются бешеные потоки слез.

– Я тоже его люблю, – тихо говорю я. – Все хорошо. Слышишь, мам? У меня все хорошо…