Мы остаёмся жить

«Слишком многим римлянам в наше время ничего не остаётся, кроме как умереть молодыми. Сложно поверить, но мне повезло. Три дня назад мне исполнилось пятьдесят лет. Если верить нашим завравшимся на заказ историкам, то всю историю нашей цивилизации можно разделить на двадцать две равные части, по полвека каждая. Когда я узнал об этом, то представил двадцать два старика, стоящих рядом друг с другом; двадцать два старых поколения римлян. И последним из них, по неведомым причинам, оказался я. Каждый из нас сам выбирал для себя, на что ему потратить свои пятьдесят долгих лет. Кто-то тратил всё впустую, на войны, на погромы, на грабёж – и годы проходили незаметно. Кто-то строил города и расширял границы. Но всё работало по одному неотвратимому правилу наследственности – всё, что принадлежало предыдущему – ставало собственностью следующего. И так двадцать один раз история успела прокрутить это колесо. И всё, чего достигли двадцать и один мой предшественник – досталось мне. Мне хватило бы одного прикосновения, чтобы превратить своё наследие в прах. Я не жалею о своей впустую потраченной жизни – мне жаль тех, кто придёт после меня. Я – первое римское поколение, которому нечего оставить для потомков. У меня есть только руины – когда-то, это был самый прекрасный город на Земле. Мы – вовсе не первая в истории цивилизация, переживающая собственную позорную гибель – до нас были десятки других. Три дня назад мне исполнилось пятьдесят лет; три дня назад история Рима подошла к своему концу. Может быть, для многих, это станет началом их историй. И это вовсе не конец римского народа. Ни у кого не хватит сил прогнать римлян из своего города. Люди и дальше будут жить здесь тысячи, десятки ли тысяч лет. Пусть все те, кто захочет остаться – останется и примет свою смерть ради новой жизни. Но я – не собираюсь жить в мире, который приходит после меня. Ни разу в жизни я не путешествовал. Я больше не могу себе позволить тратить время на то, чего я не хочу делать. Сегодня я исчезну. Двадцать лет не покидал улицы, где живу. Теперь, всё изменится. Я не хочу больше видеть этот город; не хочу знать о нём ничего. И вы тоже забудьте о нём – те, кто уже называет себя последними из римлян. Наша империя мертва; но мы – остаёмся жить в ней. Сегодня я исчезну. Я ничего и никогда не знал так ясно и так точно. Я направлюсь на север – в страну варваров, к руинам своего дома. Не ищите меня, римляне, будь вы моими детьми или отцами. Свои последние дни потратьте лучше на то, чтобы найти себя здесь»

Мне пришлось прочитать это письмо шесть раз, чтобы каждое слово приобрело для меня третий смысл – самый верный. Я успел выучить его наизусть и, как видишь, помню его до сих пор почти слово в слово. Оно – универсально для любого народа, оказавшегося в кризисе, из которого вынырнуть у него уже не получится. Разве что, просто вырезать несколько слов про римлян и вставить фразы про умирающий народ.

Универсальный призыв исчезнуть. Чтобы тебя не нашли. Никто. Нигде. Никогда.

Я испытал те же чувства, что недавно пронеслись в голове у Флавия Тиберия, после прочтения этого текста выбежавшего из комнаты. Не понял я только одного: куда это он направился, оставив меня здесь одного, наедине с письмом? Теперь, мне нужно его найти. Ведь я нужен ему. Он мне об этом не сказал – но меня и не нужно просить. Достаточно просто намекнуть; и я сделаю это.

Я прожил с Римом всю его историю: от начала – до самого конца. И я, как никто другой, понимал, что сказано в этих строчках, где слова указывают не на смысл текста, а показывают читателю путь, по которому следует пройти в поисках истины, которую нельзя передать словами, но к которой нужно стремиться в каждой букве. То же самое с нами проделывают все великие шедевры литературы. Я много времени провёл в римской библиотеке и прочёл их немало. Могу только представить и ужаснуться, до чего подобные тексты могут довести неподготовленного читателя, которым и был Флавий Тиберий.

Поэтому, я выбежал на улицу и бросился его искать, пробиваясь сквозь толпу, оставляя за собой лишь горячий след из людского недоумения – ведь в Риме уже давно почти никто так не торопится.

Я нашел его в доме, принадлежавшем когда-то Аппию Примулу.

Этот старик расхаживал взад-вперёд по комнате, бросая рассеянные взгляды на богатую мебель вокруг.

– Я бы предпочёл, чтобы меня оставили в покое, – нервно бросил он в мою сторону.

– Если Флавий Тиберий действительно захотел бы, чтобы его оставили одного – целому римскому легиону не удалось бы так просто пробраться к нему, – улыбнулся я, – что действительно случилось с тобой, друг мой?

Он подошел ко мне и доверчиво заглянул прямо мне в глаза:

– Ты прочёл письмо? – спросил он.

Я утвердительно кивнул.

– Мой сын – был прав; римляне действительно стали животными.

Мне показалось, что я ослышался.

– Я не помню, чтобы он говорил о чём-то таком.