«Мы от рода русского…»

Ольга попыталась сделать первый шаг в этом направлении; о крещении Руси вопрос еще не стоял. 9 сентября она просила императора о личном крещении, причем в присутствии его самого.

Константин VII в своих записях молчит по этому поводу, но русская летопись безыскусно, но красочно передает историю крещения Ольги, которая весьма напоминает старинное предание. И хотя легендарность этой записи трудно отрицать, но за флером легенды, туманной старины вдруг просвечивают тзкие реалистические, такие мирские страсти, о которых, возможно, не подозревал автор летописной записи. <:Азъ погана еемь,— будто бы заявила Ольга императору,— да аще мя хощешн креститп, то крести мя самъ; аще ли то не крещуся».

В этой фразе, кажется, отражена вся суть происходящих событий: и император, и Ольга — естественно, каждый в своих целях — шли навстречу друг Другу. Константин VII хотел крестить в Константинополе русскую княгиню и видел в этом свою выгоду. Ольга тоже собиралась креститься, но с одним условием — чтобы ее крестным отцом являлся сам византийский император. Именно так было в случае с Болгарией, когда восприемником болгарского князя Бориса I стал император Михаил, давший ему свое христианское имя.

Во-вторых, Ольга просила, чтобы ей было даровано христианское имя Елены, не в честь жены Константина VII, хотя и в этом совпадении был весьма высокий расчет, а в честь императрицы Елены, матери Константина I, сделавшего христианство официальной религией Римской империи. И наконец, Ольга обратилась с просьбой, чтобы император официально назвал се своей дочерью. Кажется, что это само собой разумеется; если Константин VII выступает в роли крестного отца, то Ольга, естественно,— в роли крестной дочери. Но не об этом речь.

В раннем средневековье такие понятия, как отец, сын, брат, дочь, в отношениях между монархами различных государств были исполнены большого политического смысла. Известны случаи, когда иностранные правители для возвышения своего престижа настойчиво старались получить для детей титул «сына византийского императора».

Так, в VI веке персидский шах Кавад просил у Юстиниана I, чтобы тот -^усыновил» его третьего сына Хосрова, будущего Хосрова I. Шах рассчитывал, что это поможет Хосрову в борьбе со своими братьями за персидский престол. Но ему было отказано, так как греки боялись, что такое «усыновление» обернется для них претензиями шахской династии на византийский престол.

Зато император Маврикий стал названным отцом шаха Хосрова II, что в известной степени ослабило длительный натиск персов на владения Византии.

Братьями именовали в империи франкских императоров. К болгарскому царю императоры обращались с титулом «сын». И руссы середины X века прекрасно понимали, что они хотели, к чему стремились, настаивая на титуле «дочь» в применении к титулу русской княгини — архонтиссы.

Судя по летописи, все эти просьбы были удовлетворены: «...И крести ю (ее) царь с патреархомъ... Бе же речено имя ей во крешеньи Олена, якоже и древняя царица, мати великаго Костямтина».

В заключении рассказа о пребывании Ольги в Константинополе сообщается, что император «отпусти ю, карекъ ю дъщерью собе:>.

Любопытно, что слово «дщерь» встречается в этом же рассказе совсем в другом контексте именно в значении крестной дочери, но на прощальном отпуске Константин VII обратился к Ольге со словом «дщерь», что означало признание за ней определенного внешнеполитического титула. Русская княгиня добилась того, чего добивались до нее персидский шах, болгарский царь.

До полного равенства, до титула «брат», «сестра.» было еще далеко, но и этот успех был весьма ощутимым в рамках европейского сообщества государств.

Крещение Ольги состоялось между первым и вторым визитами к императору, т. е. в интервале между 9 сентября и 18 октября 957 года. Мы даже можем догадываться, где это произошло,— в соборе святой Софии — главном храме Византийской империи, что также было не случайно,

Ольга выбрала местом своего крещения основную православную святыню империи, где вел службу и читал свои проповеди сам патриарх. Он же совершил над ней и обряд крещения.