Мы отрываемся от земли

Значит, когда я только смотрел на тебя обнаженную, это было грехом. И когда я лежал рядом, это было грехом. И когда вспоминал, как меняется твое лицо, как учащается дыхание, это тоже было грехом. И когда я радовался тому, как ты с каждым свиданием все больше смелеешь и все полнее наслаждаешься, это тоже было грехом.

Я так хотела, чтобы это было чем-то другим. Я слишком хотела, чтобы это было чем-то другим, и, может, когда-нибудь, в будущем веке, когда мы воскреснем, будет. Но для того, чтобы стать чем-то другим, оно должно быть прощено. И ты прости меня.

Почему ты не сказала, что все грех и ничего нет, кроме греха? Что все принадлежит греху и нет ничего нашего?

Мне так хочется верить, что все, в чем действительно мы, сохранится, поврежденное – восстановится, а неправильное не будет принадлежать греху, потому что все будет принадлежать Ему. И мы. Это и будет нашим.

Раньше я думала, что духовность предполагает бесполость, что дух возрастает тем больше, чем умаляется пол. Теперь я думаю, что мы призваны оставаться мужчинами и женщинами перед Тобой до конца, и это самое трудное. Теперь я думаю, что пол – тоже крест. В Царстве Небесном не будет пола ни мужеского, ни женского, а здесь мужчину и женщину сотворил их. А здесь всегда будет жажда Тебя и друг друга.

«Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже!» Дальше зазвучал не голос алтарника, читающий благодарственные молитвы, а хор – хор запел «Рождество Христово – ангел прилетел…». Так бывало каждый год, по окончании службы хор исполнял несколько рождественских песен. «Все мы согрешили, Спасе, пред Тобой. Мы все люди грешны, Ты один Святой». Я видела, как чувство вины уходит. Я повторяла про себя эти строчки, не напевала, а произносила, и это время не было чувства вины, как если бы его не существовало.

Господи, я знаю, что для нас с ним нет исключения. Я знаю, что не будет от Тебя никакого знака, никакого ответа. Все, что было святого и чистого, все, что было безгрешного в нашем грехе, я приношу Тебе, Твое – Тебе. Все вернулось вместе со мной, и здесь даже больше.

Два воскресенья подряд он приходил в кафе к восьми, ждал до девяти, и оба раза напрасно, пока не догадался, что она вновь ходит на позднюю литургию вместе с матерью. В третье воскресенье Ваня был болен, стало быть, не попал накануне к бабушке. В четвертое он, как прежде, поехал за Ваней и около одиннадцати подошел к кафе, но кафе не было, оно скрылось под черным полиэтиленом, его иксами перечеркивал скотч.

Однажды, выйдя из храма, она увидела, что кафе больше нет или оно ремонте: черная пленка за стеклами окон-витрин, но нигде ни клочка бумаги с объяснением. Несколько дней спустя мама сообщила, что как раз шла мимо и заметила на двери листок, совсем свежий, похоже, только сегодня вывешенный. Кафе переехало на соседнюю улицу, перпендикулярную: «Ждем вас по новому адресу». Это всего в пятистах метрах, сказала мама, минут семь мерным шагом – самое большее. Просто, выйдя из церкви, не перейти улицу, а завернуть за угол. Можно как-нибудь после службы, на Пасху, например, зайти к ним. К Пасхе уж точно откроются.

Однажды он видел ее с матерью в центре, на одной из недавно сделанных пешеходными улиц. Они шли посреди тротуара, оживленно разговаривая.

Троллейбуса нет уже долго, и всем ожидающим либо муторно, либо никак, всем, кроме субтильного бомжа, которого привела на остановку скорее доступность общения с ожидающими троллейбус и потому никуда не могущими деться людьми, чем необходимость ехать. Ему весело. Держа руки под мышками, он ходит туда-сюда в условных пределах остановки, тихо посмеивается, задорно хмыкает, как бы удивляясь чему-то, и бойко прищуром поглядывает на ожидающих. Как бы наконец решившись, он приближается к высокой женщине средних в шубе и очках. Некоторое время всматривается в ее лицо, которое та при его приближении чуть, всего на несколько градусов, отвернула, и наконец произносит со смесью досады и муки:

«Ну что ты все врешь?..»

Не двигаясь с места, женщина еще на несколько градусов поворачивает лицо.

Антипасха. День после времени. И я больше никогда не увижу твое тело так, как прежде.