Мы отстаивали Севастополь

До поворота с шоссе машина прошла хорошо, но в самой низине, у хутора перед Федюхиными высотами, забуксовала. Ревел мотор, шофер включал то переднюю, то заднюю передачу, но машина — ни туда ни сюда. Комиссар, опираясь на палку (он все еще прихрамывал после «дегустации» мин), пытался подталкивать ее, но ничего не получалось. Пока возились с машиной, противник открыл по ней артиллерийский огонь. Ехлаков и Лукьянцев, увлеченные вытаскиванием машины, заметили это, когда попали в «вилку» первых разрывов и очередной снаряд разорвался совсем рядом. Тогда они бросили [166] свой лимузин и побежали по грязи. На КП явились грязные, потные. Ехлаков делал отчаянные попытки улыбаться, но пунцовое от напряжения лицо выдавало, чего это ему стоит. Больная нога приносила комиссару невыносимые страдания. Мне не терпелось отругать его за ненужную браваду, но я сдержался.

К нашему удивлению и радости, машина уцелела. Вечером ее вытянули из трясины.

Автотранспорт застревает на раскисших дорогах. Выручают лошади. Почти все грузы мы теперь перевозим на них. Подарок Горпищенко, маленькая, но крепкая лошадка, выхоленная связным Федоровым, тоже работает на славу.

Пока немцы нам не особенно досаждают, каждому батальону и дивизиону поочередно представляется двухнедельный отдых в районе Максимовой дачи. Здесь они пополняются личным составом, производят ремонт вооружения и техники. Офицерский состав проходит боевую подготовку в бригадной школе. Начальник школы капитан Минчонок очень гордится своей должностью. Он всегда подтянут, тонкую талию туго перехватывает широкий офицерский ремень с портупеями, сапоги начищены до блеска. Минчонок отличается неумолимой требовательностью, не допускает малейшего отклонения от уставов, добивается от каждого слушателя школы безукоризненной строевой выправки. Иной офицер обижается:

— Что вы нас, на парад готовите?

— На фронт, — коротко парирует капитан. — Дисциплина на передовой нужна не меньше, чем в тылу, особенно тем, кто сам людьми командует.

С юга вереницами летят перелетные птицы. Вот над нашим фронтом, над горой с Итальянским кладбищем, показалась стая журавлей. Немцы начали стрелять по ним трассирующими пулями. Птицы заметались, треугольник разорвался, стая повернула обратно и с криком удалилась в сторону моря. Поднявшись на большую высоту, журавли вновь повернули на прежний курс и пролетели над нами.

— И птицам нет покоя от войны, — вздохнул Федоров.

Воспользовавшись наступившим теплом, мы ставим несколько палаток в районе Максимовой дачи, тщательно [167] их маскируя от наблюдения с воздуха. После сырых душных землянок палатка — настоящий курорт.

Рано утром меня будит пение соловья.

Осторожно выхожу из палатки. Солнце еще не взошло, но уже достаточно светло. Прямо передо мной приоткрыта железная дверь каптажа, вырытого в скале для собирания грунтовых вод. Оттуда доносится размеренный храп обитателей этого импровизированного убежища. Внизу, в балке, дымятся походные кухни, и около них возятся полусонные коки в белых колпаках. За балкой, на горе, большой зеленой шапкой вырисовывается Английское кладбище. В противоположной стороне сквозь густые ветви акаций едва просматриваются контуры двухэтажного серого здания нашего запасного командного пункта.

Удивительно тихое утро. Как будто нет войны. Соловей продолжает петь, никем не встревоженный. Я пристально всматриваюсь в зеленеющие ветви кустов и наконец нахожу маленького певца. Задрав вверх серую головку и закрыв глазки, он с упоением высвистывает звонкие трели.

Но всходит солнце, и перед глазами во всей неприглядности встает картина войны. Видны разрушенные здания, развороченные памятники, сплошные воронки на невспаханной земле. Впрочем, о земле, об ее обработке думают наши люди и в эту тревожную весну. Исполком городского совета выдвинул перед севастопольцами лозунг: «Каждому двору — огородную гряду». Плакаты с этим призывом расклеены на домах в Лабораторной балке, при въезде в город. Население горячо откликнулось на него. Где только можно, разбиваются огороды — в палисадниках, на бульварах, во дворах.

Хозяйственный Будяков тоже бы не прочь завести подсобное хозяйство, но на это нет ни времени, ни свободных рук. Тем не менее в некоторых батальонах и на кухне нашего НП появляются зеленый лук и свежий картофель. Оказалось, что в долине реки Черной матросы нашли целые плантации неубранного осенью 1941 года лука и картофеля. Лук, перезимовав в грунте, уже в марте пошел в перо. Картофель тоже уцелел, и матросы спешили его выкопать, пока он не пророс. Это значительно улучшило питание краснофлотцев. Вдобавок ко всему наши врачи настойчиво потчуют их заваркой из [168] шиповника и хвои, что помогает нам предотвращать цинготные заболевания.