Мы поднимались в атаку

- Направляющая рота, шагом марш! Не растягиваться.- Это голос комбата. Он дает темп и порядок движения: - Шире шаг. Не отставать. Не курить. Не разговаривать!

По звездному небу в стороне Ленинска мечутся прожектора. Фашисты бомбят город. Идем быстро. Не на восток, на запад бы так шагать! Кажется, до самого Берлина без роздыха дошли бы.

Ночь наполняется скрипом колес, размеренным ритмом шагающих колонн. Я переполнен событиями дня; небывалым нервным напряжением, болью потерь. Точно это не со мной все произошло, а с кем-то другим, сейчас бездумно, устало шагающим по дороге.

ЖЕЛТЫЙ ЦЫПЛЕНОК

В тот памятный и важный для меня вечер усталый, голодный, я тащился от автобусной остановки к дому. Уже с утра я не очень хорошо себя чувствовал и оттого хромал сильнее обычного. Весь день вышел наперекосяк. Меня обгоняли молодые парни и девушки, иные сочувственно оглядывались на тощего пожилого дядьку, бредущего с большим портфелем через парк к отдаленным кварталам, но большинство было занято своим. Лишь одна женщина моего возраста приостановилась и грубовато-заботливо спросила:

- Ну, чего запинаешься? Худо стало? Подсобить, что ли? Или врача? - Она сама тащила нелегкую сумку, а вот остановилась. Я отказался от помощи. Посмотрел ей вслед и по привычке попытался представить себе: кем работает, какие заботы несет, какой была в войну в свои 20 лет?

С согревшимся сердцем похромал дальше, и было не так уже больно ноге. А когда я увидел всю в разноцветных огнях окон огромно-плоскую, без архитектурных излишеств стену нашего дома,- и вовсе хорошо стало мне. Вон, среди огней в окнах сотен квартир - яркий свет в моем окне. Иду, но дом так огромен, что я словно не приближаюсь к нему, закрывшему звездное небо от горизонта до горизонта. И всю-то жизнь, как сейчас, стремлюсь к родному дому, как шел к будущему. Через войну шагал, через трудную юность, через годы и через версты, через утренние надежды и сумеречные неудачи.

Я давно умею заставлять себя не поддаваться физической немощи, дурным настроениям и предчувствиям, а вот в тот вечер - не смог. Злая мысль не вдруг явилась: «Надо писать, а то…» Что «а то» - я нарочито не додумывал.

Почти дошел я до дома, как вдруг ударило: «Долго ли еще буду возить рукопись в портфеле?! Чего трушу отнести воспоминания в редакцию? Все равно ведь знаю: рано или поздно повезу. Давай же сегодня!»

Был понедельник, тяжелый день, хромая нога болела особенно сильно. Подумал: в редакции, наверное, все уже ушли, да и я почти у дома. Не возвращаться же…

Я постоял, покачался с носков на пятки, как когда-то Игорь Королев, только подпираясь палочкой, и… повернул назад к автобусной остановке.

Волнуясь, точно мальчишка перед первым свиданием, я подходил к красивому двухэтажному особнячку, в котором помещалась редакция городской газеты. Верхний этаж был совершенно темен, но внизу, в большом окне слева от парадного горел свет. Было ровно шесть часов вечера, и если у них работа до семи…

В прихожей было полутемно. Дверь неслышно закрылась за мной - и стало тихо. Но я по-солдатски чувствовал: кто-то здесь есть. Именно из редакции, кто мне нужен, а не просто сторож.

И тут я услышал из дальней комнаты слева тихую песню. Пел молодой женский голос, печально и отрешенно:

Луна потихоньку из снега встает

И желтым цыпленком по небу плывет.

Вместо того чтобы пойти на голос я попятился и сел на стул в полутемной прихожей у вешалки. Поставил на пол свой тяжелый портфель и замер. Этому голосу и этой грусти не нужны были люди. Я решил: либо сейчас уйду, либо дождусь, пока кончится пение, и тогда обнаружусь. Мучительно захотелось курить, хотя курить я уже бросил. Я отдыхал, вытянув мозжившую ногу. Усталость волнами скатывалась с меня. Хотелось, чтобы песня длилась и длилась, а я сидел тут, положив ногу на вытянутую свою палочку.

Но что это - сумрак на землю упал

И небо погасло, как синий кристалл?

То желтый цыпленок, что в небе гулял,

Все белые звезды, как зерна, склевал.

Но дальше случилось совсем неожиданное. Вместо знакомых печальных согревающих слов я услышал рыдания. Они подсекли песню, будто по праву венчали ее.

Плакала та же женщина, что пела. Даже не плакала - стенала безнадежно, с горькой бабьей силою.

Вот те и на! Глупое положение ненужного свидетеля. Плакало наверняка юное, жестоко обманутое жизнью существо с острыми плечиками, тонкой и гордой шейкой… У меня все внутри дрогнуло от жалости. Тихо-тихо, чтобы не стукнуть ничем, я подтянул к себе палку, другой рукой взялся за портфель. И тут подо мной заскрипел стул. Я замер. Что-то похожее на это, сегодняшнее, прошло передо мной не так давно. Даже голос был похожим…

Вспомнил: это было весной в скверике.

Как обычно, я задержался в учительской и ушел позже всех, один.

Возможно, она была ученицей нашей ШРМ - школы рабочей молодежи. Она торопливо шла за ним, но он удалялся быстрее. Она крикнула негромко:

- Сережа, постой! Вернись, Сережа, прошу тебя… Он уходил. Он не оборачивался. Он не повернул даже головы. У него была свинцовая негнущаяся спина и налитая шея, не созданная для поворотов.