Мы поднимались в атаку

- И Бальзака тоже.- «Желтый цыпленок» явно переигрывал меня.- Нет, вы - отцы - плохо знаете своих детей. Далеко не все девицы, говоря языком драмы прошлого века, позволяют себе вольности. Если хотите знать, мы с ним и целовались-то два-три раза. Меня подкосило то, что мой… ну, избранник, будем говорить так, намеренно привел ее ко мне в коммуналку, они продефилировали через строй соседей, потом умоляли простить его за то, что он полюбил ее. Сам горд тем, что не просто бросил меня. Но что меня убило - так это его уверенность, что я ему все прощу, что мол доброта - залог его счастья. Я поняла: женщину он нашел с несомненно большими, чем у меня, доотоинствами. Она - владелица однокомнатного шалаша, похожего на бонбоньерку. Умеет печь мясные кулебяки и торты. Не мучит себя на службе, как я; у нее невозможны синие подглазины после рабочего дня и исключено дурное настроение. Птичка божья. А я неистовствую, если газета не смогла защитить автора письма от преследований зажимщиков критики. И это не делает характер женщины мягче, а цвет лица лучше. Даже если тебе двадцать четыре. Я уверена: они ушли от меня в сознании своей силы и превосходства. Я их даже поила чаем с магазинным печеньем… Оцените логику: «Ты - дура, потому что можешь все простить. Тебя такой я и воспринимаю. Я не благодарен тебе за доброту, за хорошее отношение - я считаю (про себя, конечно) тебя глупенькой, юродивой, всепрощающей. А почему, если ты такая, не воспользоваться этим? Ведь ты при любом моем поступке, при всех условиях будешь доброй дурочкой - чего же с тобой цацкаться?» Но есть предел моей дурости: если народят детей и будут приводить их ко мне на уроки доброты, стану злой и всех выгоню, во главе с папашечкой.

- Не стоит переживать из-за такого.

- Нет, все считают: он неплохой парень. И он хочет жить в простом, понятном, красивом, спокойном мире. Современные мужчины часто идут на это. У него хватает на заводе своих забот, зачем ему еще мои, редакционные?! А я в редакции сейчас скрываюсь от одиночества, хотя в моей коммуналке трое соседей. Я… А мне… трудно без семьи. Простите, что такое говорю вам, в сущности, чужому, незнакомому человеку. Если б вы минуту назад не улыбнулись, не увидела я на щеках у вас ямочки, я бы не стала исповедоваться… Трудно без семьи потому, что я должна все время кого-то опекать, к кому-то срочно мчаться, как па пожар, кого-то выручать из последней беды. А он хотел, чтоб все только для него. «Брось редакцию, эти срочные дела, вечные командировки, летучки, телефонные звонки. Я тебя устрою инженером по технике безопасности, а практически будешь моей секретаршей». Кошечка должна говорить своему котику только ласковое «мяу». Другого котик не примет, другое поссорит их…

Мы вышли на улицу в зимне-весеннюю сутемень. Захлопнулась тяжелая старинная дверь, веско брякнул английский замок. Возле меня уже не было страстной и решительной Жанны, осторожно обходя скользкие пласты снега и льда, рядом шел, хохлясь, «желтый цыпленок».

Она не позволила себя провожать, извинилась, помчалась куда-то, чтоб «сегодня Ольку угостить книженциями, завтра совсем со временем затор…»

Галя была в больнице на дежурстве, Борька и Виль спали, но Алик дожидался меня специально: по его виду, по неуловимо просительному: «Здравствуй, папа, чай вместе пьем?» - я понял: моему старшему надо о чем-то посоветоваться.

Мысленно подсватываю ему Жанну, хотя он на пару лет старше ее, и по возрасту той подошел бы Борис. Но Борька - человек острый, способный на всякие неожиданности; пришлось бы с ним нелегко, он стал бы ее обижать, а она очень ранима. Алик же - из надежного, твердого сплава.

Я рассказываю о Жанне сыну, но он слушает рассеянно. Ходит по кухне, опустив голову, сцепив руки за спиной. И я, когда размышляю, делаю именно так. Поднимет голову, взглянет и опять своими длинными ногами меряет небольшую нашу кухоньку. Алик, Борис и 17-летний Виль все ростом не меньше ста восьмидесяти, младший еще подрастет, и нем акселерация проявляется с полной силой. А в кого им быть коротышками: Галя тоже высокая, статная, сильная, хоть росла, как и я, в тяжелые годы. Молодость и вера у людей нашего поколения превозмогали любые преграды.

Все я выложил сыну о редакционном приеме, о милой, обаятельной Жанне. Нет, не заинтересовал его, возможно, потому, что он в меня: не могу раздваиваться, когда чем-то переполнен.

- Ну, ладно, пап, я тебя выслушал, все понял, знаю, что Жанна - хорошая, цельная натура, предугадываю, что тебе хотелось бы нас познакомить…

- Я об этом слова не сказал,- сделал я слабую попытку замазать правду, но сын меня видит насквозь. Младшее поколение не такие простаки, к нам порой относятся с долей снисхождения.