Мы поднимались в атаку

Снова ревут моторы «тридцатьчетверок», и они принимаются «утюжить» окопы. Мурашки начинают ползать по спине, когда резко отдающая соляркой, выхлопными газами, нагретым железом громадина с лязгом крутится над головой, а из-под гусениц хлещут струи земли. Выплевывая землю, протирая забитые пылью глаза, я выбираюсь из завала и одну за другой кидаю на жалюзи танка две деревянные чурки, похожие на противотанковые гранаты. Из соседних окопов тоже летят вслед машинам деревяшки. Под гимнастеркой скребут потное тело комья земли, засыпавшейся за воротник, от танкового чада ломит голову, но настроение приподнятое: страх ушел. Окоп - солдатский дом родной - не выдал, я в который раз превозмог себя на жизненном пути, на дороге к далекой победе.

Пополненные солдатами из госпиталей, молодежью, снова приходим на передовую. Пулеметы лежат на ротной повозке, а мы освобожденно шагаем, отягощенные только автоматами. Правее осталась печальная Крымская, наш путь - к высотам, прикрывающим Новороссийск.

Темная ночь предпоследнего дня августа. Неслышно взблескивают разрывы, и не сразу доносят удары вода и земля. Наши бомбят немецкие переправы в Крым. Будто полируя глазастые звезды, снуют прожектора по небу. Начался подъем к сопкам - они чернеют, загораживая собой звездную россыпь. На фоне черного в белых звездах неба только так и различишь горы во мраке. Они покрыты лесом, среди них та, которую нам штурмовать,- высота 195,5. Увидим ли мы, наконец, море? Оно тоже станет наградой нам, когда выйдем к нему, освободим его берега. Долой вражескую «Голубую линию», да здравствует наше синее Черное море!

Батальон остается в овраге, а комбат и командиры рот со связными идут вперед. Лейтенант Новожилов берет с собой на командирскую рекогносцировку меня. Комбат, точно кошка, видит в темноте, шагает широко, быстро, мы еле поспеваем. Выходим к штабному блиндажу батальона, который будем сменять. Нас ждут.

- Это ты, Распоров? - раздается приглушенный бас.- Зайдем на минуту в блиндаж.

Вскоре комбаты, укладывая карты в планшеты, выходят, и наш досадливо вздыхает:

- Да-а, потери у тебя чувствительные. Огрызается немец, как перед смертью…

Чтобы фашист не догадался о смене частей, пульрота поставит «максимы» туда, где они находились у предшественников; сохранится режим огня. В той пулеметной роте осталось два «станкача», потери в людях до трети состава. Сообщив об этом, лейтенант, как давеча комбат, вздыхает и велит бежать за ротой, вести ее сюда.

На новом месте мы «обживаемся» сутки. В окопах, блиндажах полно народу. Раньше задолго до наступления наши «боги войны» замолкали - экономили снаряды. Но мы видим, как растет мощь заводского, трудового тыла: едва тявкнет немецкий миномет или батарея - наши пушки обрушиваются на врага с невиданной яростью. Противник давно замолчал, а наши все колотят,

Наступает 1 сентября 1943 года. Если бы не война, я бы учился на 2-м курсе института или университета, но теперь у меня и миллионов моих ровесников фронтовые университеты. В темноте подъезжают к оврагу кухни с крутой мясной рисовой кашей. Мы приятно удивлены: для нас и колхозный тыл старается - хватит, поели кукурузы.

Еще не взошло солнце - начинается артподготовка. Два часа грохочет. Над высотой бомбардировщики кидают черные, кувыркающиеся на лету бомбы. Стремительные штурмовики безвозбранно делают заход за заходом. Залп «катюш».

И - тишина. Неожиданная, таящая грозу. Над окопами - ракеты, ракеты; резко рвут воздух свистки. Солдаты кричат «ура!» и поднимают над бруствером чучела в напяленных на них шинелях и касках. Но не вылезаем. Проходит десять, пятнадцать минут - сколько нужно уцелевшим фашистам, чтобы под окрики офицеров и унтеров вылезть из-под накатов, бетона наверх, в окопы и вцепиться в пулеметы, автоматы, винтовки.

Но внезапно для них огонь обрушивается снова: не кончился еще русский сабантуй. Заревела «катюша», поддержал «лука» - сверхтяжелый реактивный миномет, чьи снаряды порой летят вместе с ящиками, видные в дымном воздухе. Самые опасные, не предвиденные прусскими генералами 20 минут огня.

Позади, на фронтовом КП, генерал Петров смотрит в стереотрубу. Представитель Ставки маршал Жуков давно уехал, но солдаты говорят, что он никогда еще «даром не приезжал» и «там, где был Жуков, фашисту крышка». Снова ракеты, уже других цветов, снова свистки - теперь зовут нас!

Ставим пулемет на площадку и поверх бегущих стрелков начинаем бить по тому месту, где были окопы врага, а сейчас месиво бетона, железа, дерева, земли, вражьих тел. Цепь углубляется в кустарник. Снимаем со станка кожух, я взваливаю его на плечо, Сергей хватает патронные коробки. Идем как по бурелому - леса живого уже нет. На новой позиции укрепляем кожух на стволе опрокинутого снарядом дерева и - без станка, без щитка - прочесываем огнем склон, куда сейчас подберется цепь, смело поспешающая за огневым валом. Задыхаясь, карабкаемся по крутому склону, останавливаемся, стреляем, снова вперед, и неотвязно, как предчувствие, жжет мысль: увижу ли наконец желанное море с вершины сопки 195,5.