Мы поднимались в атаку

Наступаем мы медленно: неприятель наносит ответные удары. Накануне юбилея Советской Армии — 23 февраля 1945 года — один из наших батальонов контратакой был отрезан от полка, занял круговую оборону и отбивался. Прервалась связь — кончилось питание у рации. Последняя передача составила просьбу комбата помочь боеприпасами: патроны и гранаты на исходе. О еде не упомянул, хотя все знали: там съели и НЗ.

Около полуночи вызывают к командиру полка. Быстро собираюсь, и мы с посыльным бежим. Ни огонька на хуторе, окна и двери зашторены плащ-палатками. Часовые негромко спрашивают пароль, бормочут отзыв и пропускают в дом. В комнате ярко светят керосиновые лампы. Комполка майор Яворов — пожилой, краснознаменец еще с гражданской, и начштаба капитан Несытов — парень лишь чуть постарше меня, поднимают головы от карты. Утомленные лица. Докладываю, что лейтенант такой-то по вызову прибыл.

— Автоматчик, — майор любит обращаться к офицерам не по фамилии, званию, а по специальности, — роту в ружье. Выход на задание по готовности. Достань карту, отметь и запомни маршрут. Карту оставишь, партбилет, награды — тоже. А сейчас слушай боевой приказ!

Помню наизусть, как басни дедушки Крылова, заученные в начальной школе, ту двухверстку — зеленую, «лесную», с моими пометками синим и красным карандашами, а внутри синего и красного — черный значок: дом лесника.

— Нарисовал? — майор нетерпеливо отбирает карту. — Повтори маршрут.

— Значит, так, — начинаю я, — от хутора иду до кирпа (так на картах обозначается кирпичный завод), потом строго на юг по краю торфяника, но не влезая на минное поле. — Майор и капитан, внимательно слушающие, утвердительно кивают. — Затем лесом, вдоль просеки, на которой возможны немцы, выйти к дому лесника со стороны лесного тригонометрического знака…

— Запомнил, — говорит майор. — В твоем распоряжении сани, ездовой. Положишь цинки с патронами, гранаты, хлеб, консервы, питание для рации, медикаменты, махорку, Как пройдешь до дома лесника — твое дело, боевого офицера, недаром война за плечами: пролети, проползи, просочись. Но к рассвету будь там! Если комбат и замполит вышли из строя, примешь командование. Атака совместная — мы отсюда, вы оттуда. Выводить батальон по северной просеке, движение по ней начнешь в семь ноль-ноль, ни секундой раньше, иначе попадешь под свой огонь. А он будет такой, что на твоем пути ни одной живой гитлеровской души не должно остаться. Пойдем, скажу два слова твоим хлопцам, поздравлю с Днем нашей родной Советской Армии. А тебе, лейтенант, желаю удачи и прошу, как сына: выручай батальон!..

О-о, это что-то да значит, если жестковатый далеко не сентиментальный майор просит; обычно он приказывает — и шагом марш: выполняй!

Мы тащимся эти несчастные пять километров от полуночи до пяти утра. Фашисты нервничают, пускают ракеты. Сани приходится буквально нести на руках: снег проваливается, а под ним пни, вода. Фрицы шастают так близко, что кажется, протяни руку и хлопнешь по плечу. Один докурил и швырнул окурок — красный светлячок чуть не попал мне в лицо, едва успел отклонить голову.

Делаем несколько шагов и замираем, вслушиваясь в ночь, в дыхание каждого сонного часового. От напряжения сводит ноги, руки с зажатыми в них двумя пистолетами, режет глаза. Дует влажный пронизывающий ветер. В другое время мы бы окоченели, а тут по спине катятся струйки пота. Захочешь кашлять — лучше съешь рукавицу.

Мы дошли, дошли до дома лесника!

Нас тихо окликают иззябшие часовые. При вспышке ракет они ложились в ямки, вырытые в снегу, а в ямках вода. Три дня не ели ничего. Я облегченно вздыхаю: полдела с плеч!

Входим в дом, и становится ясно: радоваться рано. Много раненых, среди них комбат, начштаба, ротные. Зацепило замполита, но он держится, командует: больше некому.

— Сочтемся славою, — говорит он мне, — давай распоряжаться вместе: ты по строевой, я по политической.

— Давай, комиссар, — отвечаю я.

Опытные, воевавшие солдаты не к хлебу, не к махорке кидаются — к патронам и гранатам, что важнее для боя. Налаживается рация, и мы с замполитом получаем от командира полка подтверждение: прорыв — «сабантуй» — в том же месте, в тот же час.

— Слушай боевой приказ, — произношу и торжественные неумолимые слова. — Полчаса на еду и сборы. Раненых несем на плащ-палатках и шинелях; тяжелых — в том числе комбата — в сани; движение «ромбом». В центре раненые бойцы и офицеры, мои автоматчики — в группах прорыва, прикрытия и на флангах «ромба». Выход на просеку и атаки и семь ноль-ноль, вслед за залпом «катюш». Атакуем в темноте — значит, без «ура»; забрасываем гранатами, ослепляем огнем; движение безостановочное. Я в группе прикрытия, замполит — в группе прорыва.

Среди нас, военных мужчин, стоит и слушает боевой приказ только одна гражданская — женщина, хозяйка дома, «лесничиха». Ходила среди раненых, поила, помогала есть, собирала в дорогу. Видя, что она не думает идти с нами, я подхожу к ней:

— Вы пойдете тоже, иначе вас убьют; ведь вы давали приют советским солдатам.