Мы-Погодаевские

В этот день Мила принесла из школы весть, что заболел товарищ Сталин. вечером, когда ужинали, только и было разговоров об этом. И не только у нас. Это было народное горе. Люди переживали за товарища Сталина как за родного отца, а не государственного деятеля. Причем искренне. Молились, только бы выжил. Каждый день я ждал сестер, а они приносили новости о состоянии любимого вождя одна другой хуже. А потом приходят совсем поникшие — умер. Рыдают.

Мать тоже громко заплакала. Потом все оделись и отправились через реку в Нижне-Илимск. У райкома партии было много народу. Никогда этого не забуду. Стоит у райкома первый секретарь, еще кто-то из свиты. Все рыдают навзрыд. И еще запомнилось: тишина, когда выплакались все. Только слышно, как гудят провода. Неизбывное горе. Кто-то сказал: «Хуже войны». Много позже я прочитал поэму Владимира Маяковского «Ленин», и там были такие слова:

Мороз небывалый
Жарил подошвы,
А люди днюют давкою
Тесной,
И даже от холода
Бить в ладоши
Никто не решается:
Нельзя, неуместно.

Такое же было и у нас: мороз, люди отчаянно замерзают, но уйти нельзя, все как у Маяковского, писал с натуры. Никогда больше — ни до, ни после — я не видел, чтобы люди так убивались по человеку из власти. Каким бы любимым в народе он ни был. Это сейчас мы относимся к власти попроще. Что она такое? Это, говорим мы, разного рода менеджеры, которых в цивилизованных государствах люди регулярно и на определенный срок выбирают, чтобы они лучшим образом организовали решение проблем нашего жизнеустройства. А тогда товарищ Сталин был единственный отец родной. И самый мудрый. Других нет и не будет. Потому что для всех нас и, наверное, для большинства в стране его кончина была как конец света. Я это точно видел.

Проба пера

Однажды на уроке русского языка мы писали сочинение «Как я провел лето». Я написал, как гонялся в лесу то ли за зайцем, то ли за ежиком. И не догнал его, конечно, как ни старался. Учительница потом одобрила несколько сочинений — в том числе и мое — и отправила их в «Пионерскую правду». Для нас тогда это было очень авторитетное издание. И вот однажды мне приходят грамота из этой газеты. Ее принесли в большом конверте. Она была необычайной красоты, от нее исходил неведомый мне до того запах типографической краски. Я загордился. Пока, конечно, не писатель, но уже близко к тому. Меня поздравили. В грамоте говорилось, что редакция меня отмечает как юного корреспондента. Из пяти или шести посланных в газету наших сочинений один я удостоился такого звания. А раз я теперь юный корреспондент, надо дальше писать. И я написал для газеты стихи следующего содержания. До сих пор их помню:

В небе летит самолет,
Его дальний, умный полет,
Летчик штурман ведет.
Он летит в облаках,
Он и в небе летит.
У него на руках
Планшет с картой лежит.

Отправил и жду публикацию. Вместо нее получаю письмо, в котором написано примерно следующее: мальчик, для того чтобы писать стихи, надо уметь их писать. Если можешь не писать, не пиши. Письмо пришло домой, в деревне о нем всем сразу стало известно. Прошел слух: почтальон сказал, что Мишке из «Пионерской правды» опять письмо. Все ко мне, ты скажи, что прислали, опять грамоту? Я помалкивал, делал таинственное лицо. О содержании письма знали только сестры. Но я с ними договорился молчать. Об этом никто не должен знать. И мои сестренки свято хранили тайну. А стихи, как выяснилось потом, я все же не мог не писать. Потому писал, сам читал их со сцены клуба строительного техникума, в котором после школы учился. И ничего, кое-что моим слушателям, похоже, нравилось. Но совет «Пионерской правды» пригодился. Я ему следовал, писал, только когда чувствовал, что не могу не писать.

Работа «по хозяйству»

В городе часто говорят: «Ребенка надо учить любви к труду». А в деревне такого что-то не слышал. Не помню. В то же время и я, и мои сверстники, как наши родители и прародители, — дети всех, надо полагать, поколений по этой цепочке — начинали помогать «по хозяйству» с ранних лет. Так принято в деревне сибирской. Сельского человека молча учит любви к труду сама природа. Он работает с ней, как с главным партнером. И даже не любит, учит — это, по-моему, не то здесь слово — взаимопониманию.

Сколько лет прошло, а до сих пор помню: наступает июль, и у меня, у моих друзей-малолеток уже «руки чешутся». В начале июля сенокос. Не раньше — не позже. К этому времени в самый раз подрастала трава. Никто не заставлял нас, не гнал в поле. Просто все знали, срок пришел. Хочешь иметь в достатке корм для своей животины и колхозной, чтобы она в свою очередь исправно весь год кормила тебя, — поспевай. Деревня в эти дни пустела. Взрослые — все на сенокосе. И мы с ними. потому что тоже уже не маленькие. Даже если бы не позвали, все равно пошли бы с ними.