Мы-Погодаевские

Жил у нас в деревне, Коля Еха, со странностями парень, говорил плохо. Но физически сильный, здоровый. И вот в тот день, когда мы отправились за горохом, на нашу беду Колю Еху назначили дежурным по полю. Мы знали, что есть сторож. Но не знали кто. За что и поплатились. И вот, только нас четверо пошли на дело, Еха нас заметил. Он был на коне. И сразу в погоню. Если бы кто-то из нас попал под коня, раздавил бы, не дрогнул. Одному мальчишке попал бичом, рассек ему всю спину. Так на всю жизнь шрам остался. Еха был не скажешь, что злой. Он просто не знал жалости, вроде зомби. А знал только одно: ему сказали — сторожи! противостоять мы могли одной тактикой, врассыпную бежать в разные стороны. И вот с испугу я влетел в рожь. Бежишь, рожь колышется, вроде скрылся, но когда все стихло, я понял, что не знаю, куда идти. Рожь в два метра. Не видно ни леса, ни деревни. Святая деревенская заповедь — топтать хлеб, или, как говорили «делать потраву» — величайший грех. Нигде это не было записано, но знал об этом каждый от ребенка до седого старика. Я в хлебах, страх загнал, и корю себя за сделанное, боюсь мама узнает, что хлеб потоптал. Все стихло, привстал, куда ни посмотрю везде рожь, сверху небо. Где я, где дорога — никак определить не могу. Ходить по ржи — это ж как можно. Стал прислушиваться, может, кто по дороге поедет. И точно, вскоре заскрипела таратайка — это телега на двух колесах, и я аккуратно стал выбираться из ржаных зарослей на волю.

Ну а горох, разлетелся из под рубашки пока бежал. Остатки оставил во ржи. Расхотелось есть, да не для еды и набирали, все приключений хотелось. Вот и получили. В деревню пришел через лес последним, ребята сидели на берегу Илима, грустные. Вовка, у которого была рассечена спина и порвана рубаха, первым примчался домой. Его там лечили, заодно и воспитывали. Мы молчали. Поход явно не удался. Но уже через несколько дней, встречаясь на площадке у колхозного амбара снова, как заговорщики понизив голос сговаривались в новый поход по запретным местам…

Меня приняли в пионеры

Толком уже и не помню, как я, девятилетний мальчонка, сумел уговорить вполне здравых мужиков на эту опасную переправу через нашу довольно-таки широкую реку Илим, полную в это время больших и мелких льдин, которые просто могли перевенуть лодку и растереть ее. Готов поручиться только, что не говорил, зачем на самом деле мне позарез надо было на тот деревенский берег. Понимал — это не подействует. Мужики не поймут. Потому что врал что-то насчет больной матери, которая ждет меня не дождется с лекарством и помочь ей больше некому и нечем.

Была вторая половина дня, который я запомнил на всю жизнь: 5 ноября. ледостав на Илиме. Мы, погодаевские, учились в школе райцентра Нижне-Илимск, что от деревни через реку. Когда она замерзла, на занятия по ледку — пешком, пока тепло — на лодке, иногда на канатном пароме. А когда ни то ни се — предзимняя ледовая шуга или весенний ледоход и дороги нет — мы обычно квартировали 3–4 дня у знакомых в райцентре. И на этот раз я уже утроился на постой. Но наступил тот самый необыкновенный день — меня торжественно приняли в пионеры, повязали галстук, и мне тут же захотелось показаться в нем матери.

После торжества я вышел из школы, направился к реке, дошел до скобяного магазина и понял: все, навигация закончилась. Домой теперь только по льду, когда он устоится и окрепнет. Но все равно захотелось предстать перед матерю прямо сейчас, в новом пионерском наряде.

Прием в пионеры тогда для нас был большим праздником. Вожатые готовили участников будущего церемониала к событию, рассказывали о традициях, истории пионерской организации. Постоянно повторяли, что стать пионером — большая честь. Первыми принимали отличников. А я учился в основном на пятерки… Конечно же, был необычайно горд, оказавших в таких почтенных первых рядах. Но даже не в этом состояла главная суть события. Мне повязали галстук, я посмотрел на себя в зеркало и сам себе понравился. Все, я уже не какой-нибудь там малыш, я — пионер. То есть теперь вровень с теми ребятами, на которых еще недавно смотрел снизу вверх. И этой новостью надо немедля поделиться с матерью. Как же, она главный человек, который меня понимает.

И вот, напряженно глядя приметил на берегу троих мужиков. Узнал — погодаевские. И не то готовят большую лодку к зимовке, не то собираются опять же на ней в ледокольный рейс. Чистят снег, сдалбливают лед. Сразу — к ним и жалобно, как мог, начал канючить: «Дяденьки, возьмите меня с собой, очень надо…». Сначала одни покрутил пальцем у виска и посла меня подальше. Потом начали ругаться все. Но я не отставал. Доводы про больную маму, как видно, все же расторгали мужиков, и они отваживались со мной отправиться в плавание.