Мы потребуем крови

– Кажется, ты никогда не говорила со мной так открыто. – Я не знала, что на это ответить. – А как императрица?

«Измучена. Задыхается от вины и горя. Но сейчас полна решимости помочь дочери, хотя раньше, в доме Знахаря, готова была умереть. Он тогда ее спас».

– Нет, не он ее спас. А ты.

Это было подтверждение факта, высказанное не для того, чтобы мне стало легче, а чтобы исправить ошибку, но оно поразило меня гораздо сильнее, чем, наверное, думала Кайса. Я пыталась спасать, зашла в голову Ханы и кричала на нее, и трясла, и уговаривала не сдаваться. Но она все равно умерла. Умерла у меня в руках, оставив мою душу в одиночестве в этом опустевшем сосуде. Я просто вернула ее назад. Не знаю как, но вернула.

Только это не имело значения. Мы с ней ничего не добились. Даже не добрались до ее дочери, не говоря уже о том, чтобы ей помочь. О том, чтобы изменить этот мир.

– Тебе лучше уйти, пока он не вернулся, – сказала Кайса. – Просто потому, что он может быть и не Унусом.

Уходить не хотелось, с ней я чувствовала себя спокойно как никогда, словно после долгого отсутствия вернулась домой. Но оставаться дольше было слишком опасно, и поэтому я закричала и разбудила императрицу. Мы опять очнулись на сырых простынях, задыхаясь и жадно хватая воздух.

– У него действительно большие проблемы, – подвела я итог, поделившись с императрицей всем, что узнала, пока мы с ней сонно и вяло валялись на тюфяке.

«Это точно, что если убить Дуоса, то есть шанс, что и Унус умрет, как она сказала? – спросила императрица. – И что ни один из них не выживет без другого?»

– Если предположить, что у Септума недостаточно души, чтобы поддерживать связь, то, наверное, так и есть. Хотя лучше спрашивать Знахаря, а не меня.

«Но его здесь нет».

– Как и Дуоса.

«Да. Но если, убив Дуоса, можно убить Унуса, тогда и убив Унуса…»

– Можно убить Дуоса.

Мы лежали молча, сердце колотилось. Может получиться. Еще одно убийство, и мы избавимся от всех них. Навсегда. Никаких больше перерождений. Никакого манипулирования. Он умрет. Мой контракт с секретарем Аурусом наконец-то будет исполнен.

«Будет непросто».

– Да, но это…

«…это изменит все».

Трудно даже представить возвращение к жизни, которой не распоряжался бы этот человек. Жизнь без этой проблемы. Мы одним ударом клинка могли бы спасти Мико. Спасти и чилтейцев, и кисианцев от гибели из-за мании величия одного человека с огромной властью.

Это будет трудно. Мы и раньше решали непростые задачи, например, убить человека, уложившись в узкое временное окно, или там, где вокруг десятки людей. Справиться с тем, кто читает твои мысли и знает о каждом твоем движении, гораздо труднее, но меня беспокоила мысль о Кайсе. В Унусе она видела и цель, и возможность помочь другому, исцелить свои раны, помогая его несчастной душе. Боже, как она меня за это возненавидит.

«Нет другого пути. Мы не можем бездействовать».

– Знаю.

Сквозь высокое окно уже лился рассветный свет, обращая в бледное золото все, к чему прикасался. Наступил час утренней молитвы, и меня охватила паника. Лео мог быть с Яконо за соседней дверью. Мог услышать все наши мысли и узнать все планы.

С колотящимся сердцем я попробовала уловить за стеной голос Лео. Чтобы убедиться наверняка, повернулась к стене и заговорила:

– А ты знаешь, почему верующие в Единственного истинного Бога молятся на восходе солнца?

Тишина. Шорох возле стены. Звон цепи. Наконец, голос Яконо:

– Нет. Может, это благодарение Богу за наступающий день?

– На самом деле это не исконный обряд поклонения Единственному истинному Богу. Видишь ли, когда миссионеры в первый раз прибыли в Чилтей, молитвы на восходе и на закате уже были частью нашей религии, и поэтому они просто… просто допустили, чтобы мы продолжали молиться, объявив это частью собственной религии. Чтобы народ не так сопротивлялся новой.

Эту истину мне шепотом поведал Алловиан в тот день, когда нашел меня запертой в кладовке приюта. Дети захотели помешать мне молиться, чтобы Бог сразил меня, как я и заслуживала.

– Один из Священных стражей рассказал мне об этом, когда я была совсем юной. И во время утренней молитвы я думаю о нем чаще, чем о Боге. Кощунственно, да?

Яконо подвинулся поближе к стене.

– Скорее… цинично.

– Это ты обо мне или о миссионерах, которые принесли к нам своего Бога?

– О них… и о тебе тоже.

Засмеявшись, я прижалась щекой к стене.

– В какой вере ты был воспитан?

– Моральные Заповеди.

– Моральные… что? Это группа богов? Или как?

– Нет, не боги. Мы не верим в некое великое и… непознаваемое существо. Просто соблюдаем правильный образ жизни. Мы не поклоняемся богам и не молимся, а действуем. У нас есть своего рода исповедь, похожая на то, что практикуют ваши священники, когда каждодневные неудачи в попытке жить, соблюдая заповеди, становятся шагами к познанию. По вечерам мы собираемся вместе, выясняем, где оступились за день и как старались это исправить, чему благодаря этому научились и что бы сделали в следующий раз по-другому. Вообще-то, когда знаешь, что нет ничего страшного в неудаче, это очень поддерживает, поскольку всегда можешь исправиться.