Мы проиграли!

Сейчас анестезия отходит, я начинаю ощущать пломбы – похоже на кусочки жвачки, прилипшей к зубам.

60.

Мой стиль одежды – глаголы.

61.

Сегодня умер дед.

62.

Как было у нас в семье в середине 1990-х? В холодильнике – мышь повесилась; одежду покупали «на вырост»; ботинки порвались – трагедия, новые не на что купить; конечно, ни о каком автомобиле – даже в мечтах, мечты – о стиральной машине активаторного типа и о новом холодильнике, старый на ладан дышит. Разумеется, далеко не все столь экстремально переживали первоначальную эпоху накопления капитала, но все же.

В сытой, нефтяниками подпитываемой Куеде в это время – все наоборот. В каждой семье – автомобиль. В каждом доме – стационарный телефон, цветной телевизор, видеомагнитофон и даже компьютер. Горячую воду не отключают никогда. У каждого плюсом к дому/ квартире – по два-три участка за поселком («сады»). Холодильник – битком набит, и это если не заглядывать в яму и кладовку. Грешным делом я думал о том, чтобы уехать туда после школы – казалось, так будет лучше.

Как сейчас в Куеде? Страшно. Детские площадки порушены, и новые не строят даже депутаты. Половину домов, содержавшихся на балансе частных предприятий, отключили от горячей воды – кажется, навсегда. Зарплаты лукойловские уже не растут с прежней скоростью, лафа кончилась. Вся молодежь старше 16-ти бежит в Чайковский или, в идеале, в Пермь. Даже «вечерний» (на «ночной» он никогда не тянул) клуб, который обитал в столовой, закрылся. Все вокруг ветшает, и тем разительнее контраст с Пермью, с бешеной, лютой торопливостью множащей новых гигантских строительных кадавров.

Все, русская деревня разваливается. Даже такая деревня, которая, казалось, века простоит.

63.

Похороны в деревне – шоу пострашнее Верки Сердючки.

64.

В квартире у бабки знакомый запах. Точно так же пахло, когда в большой комнате стоял гроб с отцом, а в дальней – лежал больной дед, не узнающий меня. Бабка бодра, как обычно, она вообще мужественная женщина, в коридоре толпятся люди. Люди – на кухне, в маленькой комнате, где жил отец, вокруг гроба. В гробе на этот раз – дед. Гроб – красный, длинный, дед был большим человеком.

В двенадцать приходят плакать и молиться. Я пью чай на кухне, как в прошлый раз.

Чуть позже часа людей к квартире еще больше – за пятьдесят человек. Зовут прощаться. Люди идут вокруг гроба, их много, дед был большим человеком.

Люди идут вокруг гроба, бабка в дверном проеме плачет, горе, горе. «Вроде все попрощались», – говорит один из родственников. «Я еще не попрощалась!» – ворчливо говорит бабка.

На тумбочке в углу лежат фотографии: дед молодой, дед зрелый и дед старый. В гробу – дед, мумифицированный болезнью при жизни, с седой бородой и усами, которых он не носил никогда.

Внуков просят вынести венки, мы послушно берем, внуков на венки не хватает, венков много – от коллег, от родственников, от соседей. Спускаемся вниз, следом тащат две табуретки и гроб. Гроб ставят на табуретки перед подъездом, люди выстраиваются тесным кругом. Выходит дед Виталий с крестом, покрытым коричневым лаком, меня колет в сердце: на кресте надпись – «Иван Колпаков». «Петрович» – сразу и не увидел.

Дед Виталий говорит: «Что ж, начнем митинг, посвященный проводам Ивана Петровича в последний путь». Выступает бывший секретарь райкома. Рассказывает про жизнь деда. Дед родился в 1925-м, в 1943-м ушел на фронт, в 1944-м выучился на шофера, в 1945-м брал Берлин. В 1945-м – добивал гитлерюгенд в Берлине. До 1950-го – воевал с японцами. В 1950-м женился на Таисии Ивановне. Выучился на электрослесаря, работал, получил дополнительное образование, направлен на руководящие должности. Директорствовал на пивзаводе, уволился, руководил куединскими стройками до самой пенсии. «Как партия говорила – так и делал». Выступают друзья, выступают бывшие коллеги. «Мы провожаем ветерана, коммуниста». У деда на груди – Иисус Христос.

Гроб несут вдоль домов, по улице, проводы. Я шагаю впереди с венком.

За углом – знакомая машина. Старый грузовик. На нем везли гроб с отцом. Сейчас повезут гроб с дедом. Дядька объясняет – грузовик постоянно используют как катафалк. Кладбище расположено на холме, к нему ведет грунтовая дорога, ее регулярно размывает. Автобус не доедет. Многих уже похоронили на этом грузовике.

Катафалк в обычное время вроде бы используется как фургон для вахтовиков-нефтяников.

Его задние двери приветственно распахнуты. На правой двери – надпись «Экипажу срочно требуется стюардесса», а чуть ниже – «Пора домой. Ждут!»

Гроб засовывают в фургон, двери остаются открытыми, они похлопывают при езде, трясется и надпись «Пора домой. Ждут!» Кто-то из родственников, сидящих у гроба, бросает еловые ветки на землю.

Процессия направляется к куединской церкви. Храм – и не храм вовсе, а переделанное и перекрашенное советское здание, в котором все говорит о прошлом дома. Внутри – полукруглые своды и колонны из беленого ДСП, типографские, бережно упакованные в рамы иконы. Молодой батюшка, строящий одновременно часовню и дом, – у него маленький сын, по-деловому прохаживается вдоль окон.