Мы с тобой Дневник любви

Она такая неряха в делах, а никаким деловитым существом нельзя заменить её безделия; она такая ненадёжная любовница, а никакой, самой надёжной, нельзя её заменить; такая обманчивая, но обман её слаще, умнее и надёжнее правды.

Ждём Л. Какая она — не знаю. Не в Л. дело. Одно знаю, что она есть проба на всего меня: не в ней дело, а во мне. Борьба за неё только в самом начале, победу буду праздновать, когда... Когда?

Есть опасение... обе тётки Лялины умерли родами молодыми, она же и немолода... Но если... пусть! Мы оба готовы.

Июль. Дождь. После вчерашней грозы жара прервалась, и у Л. выяснилось, что «опасность» миновала. Но не очень это нас что-то обрадовало. Мы подготовились.

— Ты знаешь, — сказала она, — сколько мною испытано, зачем прибавлять ещё, но, если будет у нас ребёнок, ты будешь радоваться, ты узнаешь новое счастье, какого не знал, и тогда я тоже буду рада.

Так вот оправдалась моя догадка о том, что радость жизни безмерна в глубину. Странно, что принимаешь эту радость как то самое, чем все люди живут, что всем доступно. Когда же это ты узнаешь и оглянешься вокруг, то оказывается, что не только все не живут как мы, а только редчайшие из них.

По себе смотрю на всего человека и чувствую не сострадание, а досаду на закрытую дверь, возле которой они стоят и не могут войти.

«Почему же ты не сказал?» — это обычная фраза у Л. во всех случаях, когда сказать бывает невозможно, и никто не говорит словами, когда бьются на кулаках.

Вот и замечательна эта вера её в слово, в человека, защищающего себя словами и, пожалуй, умеющего выразить в слове, что обычные люди расскажут кулаком.

Л. страдает пороком рационального выражения своих впечатлений. Это у неё оттого, что она много имела дела с учёными мужчинами. Я ей об этом сказал, и она сразу поняла этот свой недостаток.

У Л. основной мотив жизни — это жажда целомудрия, и с ним в постоянной борьбе неудержимое стремление к близости с человеком. И потому жизнь вкладывается в жажду любви и в совершенство любви — целомудрие плоти.

Л. до того женственна, что её при начале всякого дела надо насиловать, и даже для того, чтобы она вовремя встала, надо стащить с неё одеяло.

Ей нравится мужская воля, решительное логическое поведение. Но истина любви её — в материнстве, в том чувстве, которое называется милым словом «ребёночек».

— Ты пойми, мой милый, раз и навсегда, что в любви нашей ты начинаешь, а я иду за тобой, и если мне не захочется даже, всё равно я пойду.

Петров день (12 июля). После размолвки вышел чуть-чуть огорчённый в «пустыньку». Старик удил карасей, и мне вспомнилось время, когда я тоже по утрам рыбу ловил, и понял — у Л. эта пустыня — единственная соперница, и представил себе, что, может быть, Л. — не конец моей пустыни, а только оазис.

Эта мысль была от ревности: я её ласкал, а она думала о письме А. В. День прошёл томительно. Вечером — слово за слово о том, что она «не хозяйка» (по её мнению, я должен быть «хозяйкой»), и пошло, и пошло...

После часа ночи она повела меня «под расстрел», и на рассвете при звезде утренней мы восстановили любовь, и потом, вернувшись, зазябшие, мокрые от росы, залегли греться в постель. Тогда я впервые почувствовал возбуждение через мысль: это сверху исходящее чувство плоти, а не снизу.

Психология «расстрела»: страх от возможности утраты и через это «пропади весь этот спор, и пусть я во всём виноват, и даже если она виновата и у неё дурной характер — пусть! Я это беру на себя».

Её вина в том, что она пустяки возводит в принцип и начинает этим принципом бить в душу. Она виновата, но от ударов душа освобождается от оболочки, и тогда становится широко и всякая вина, моя или её, становится мелочью. В этом и есть сущность «расстрела», что становится больше не страшно, что «не в этом дело».

Счастье в том моё, что Л. это моё состояние хорошо понимает, что сама с проклятьем бросает оружие, всю себя земную, и сливается со мной: убивающий как бы сам себя убивает, чтобы соединиться с душою убитого. И вот тогда как бы с неба приходят страсть и возрождение любви со славою необычайной.

Так было в наших трёх спорах: 1) Ванна, 2) Гроза (как на полу сидели всю ночь и плакали, а потом радовались и целовали друг друга) и 3) Расстрел.

Психология спора: истоком спора всегда бывает упадок любви, сомнение в ней, вздох о свободе, об одиночестве и вообще в измене «Мы» и возвращению к «Я», и в этом взгляд на неё со стороны: «вот она какая!» Так что спор, вытекая из этого, находит повод, питающий особую лживую диалектику.

Не забыть о «расстреле»: под звездой утренней и пониже маленькая, а земля брачная парит, и аромат, и тёплое дыхание, и когда рассвет — туман над овражком тёплый, и первая птичка, и последняя кукушка.

После того состояние дома: страстное желание быть ближе к её телу, и когда стал ближе, то тело в руках плавится и подаётся в глубину, и страсть сверху, как бы от духа, как бы совсем другое в сравнении с тем, что бывает от похоти, и эта верхняя страсть зажгла и её.