Мы с тобой Дневник любви

...Неизвестный стал близким: после этого роль полового влечения сыграна; а дальше?.. Дальше: «Лучше я буду красивой и умной блудницей, чем добродетельной женой».

Но у нас происходит для неё и для меня небывалое: мы переходим не от Эроса к полу, как все, а, наоборот, от пола к Эросу. Может ли это так оставаться навсегда? Не знаю. Знаю одно, что это обязывает меня стать на высоту, на которой — пусть Л. не будет — я и тогда один не останусь.

Perpetuum Mobile [41]. Наталья Аркадьевна: «Вот ты же нашла человека по себе».

Л.: «Но всё равно я не жена, какая я жена? А настоящая жена — возьми Долли[42] или Трубецкую...[43]»

Л. слышала из другой комнаты мой разговор с Н. А., как она мне с горестью говорила о том, что Л. меня теперь любит больше, чем её.

— Неправда, — сказала Л., — всех, кого я люблю, я люблю по-разному и одно с другим никогда не смешиваю и не сравниваю; разве я больше или меньше люблю А. В., чем М. М.? Не меньше, не больше, а по-разному.

Это очень было мне похоже на то, как сравнивают поэтов, тот больше, тот меньше, между тем как настоящие поэты между собою равны.

И ещё я думал о том, что, пожалуй, Л. и права: она готова всех любить всей любовью. Разница не в ней: разница в них, и каждый из них, не будучи в силах охватить всю её любовь, пользуется только частью её, и оспаривает часть другого, и сравнивает свою часть с другою, как сравнивают собственность на жилплощадь, — больше или меньше.

Август. Зову Лялю Балдой за то, что она, как Балда в сказке Пушкина, всё делает: и рассказы мои подсочинила, и корректуру правит, и в очередях стоит, и бельё стирает, — настоящий Балда. Я же, как поп, ожидаю щелчка.

В 6 час. выехали из Москвы и в 8 час. приехали в Тяжино. Проезжая мимо церкви в Кривцах, вспомнили, как я провожал сюда Л. неодетой весной, и дивились силе влечения, способной вести вместе ещё совсем незнакомых людей.

Лёва привёз велосипед, сидел у нас за обедом, и мы с трудом находили тему для разговора. Узнал, что его дети живут как раз против Е. П., что у Пети 15 августа отпуск и он будет жить с матерью, охотиться. Я почувствовал, что в общем им хорошо и то, чем мы с Л. живём, из-за чего и боремся, им вовсе не нужно.

В лесу собирали грибы. Застала гроза. Тёплый дождь. Мы с Л. достигли такой степени сближения, когда «удивление» (от первого глаза) больше уже не открывает друг другу нового, но зато и нет больше тревоги, что из-за чего-нибудь весь союз разлетится и всё сближение окажется ошибкой. Мы вступили в тот фазис, когда найденное друг в друге каждому становится необходимостью для существования, входит в привычку, в повседневную потребность.

Ничто во внешней форме каждого, красивое или некрасивое, больше не влияет на отношения. Мало-помалу складывается такое постоянство, как в планетах и их спутниках, способных до конца жизни вращаться друг вокруг друга, не в силу очарования видом, а силою тяготения. Можно, конечно, и без всякого первичного очарования влюблённости, без удивления, а просто так сойтись, чтобы потом уже жить не по любви, а по закону этого тяготения. Но я думаю, что при первичной удивленности друг другом закон тяготения будет служить воле вошедших в союз, тогда как в другом случае он станет привычкой.

На носу у меня, на самом кончике, рос пучок толстых чёрных волосков. Л. мало-помалу один за другим повыдёргивала эти волосики, и с луковицами. Вытаскивая сегодня последний волосок, она говорила:

— Хороший ты человек, очень хороший, только сильно запущен и зарос бурьяном.

Сколько берёг живот от глаза как нечто некрасивое, а оказалось — это самое дорогое, потому что у самого её дорогого человека — отца — был такой же самый живот.

Так поэзия заменяется любимым, милым, и это противопоставляется поэзии как человеческое, настоящее.

Поэзия приманила — заманила, сыграла свою роль — позвала, но сущность не в ней.

Однако поэзия может играть роль сущности при достоянии без-человечья.

Л. говорила сегодня, что, как бы она ни поступала, как бы ни делала, хорошо или дурно, внутри её остаётся существо, особо думающее. .. У меня это тоже есть.

Самое замечательное, что я нашёл в Л., это её религиозность, и как раз в той форме, в том тоне и напряжённости, какая соответствует моему идеалу. Благодаря этому соответствию я сам признал себя человеком верующим и стал на этот путь.

Вся разница в нас, что я чувствую Бога больше как Творца видимых и невидимых, она же — как Бога-человеколюбца. И замечательно, как соответствует то и другое понимание полу мужскому (творчество) и полу женскому (собственно любовь).

Ощутимость факта жизни сейчас у меня столь велика, что параллельный процесс сознания приглушён и кажется не очень-то нужным: мне очень хорошо! Вот и всё.

«Фацелию» направили в «Новый мир». Работаю над «Лесной капелью». Л. со мной работает, и наша дружба растёт, и любовь наша, святая, чистая, растёт, и создаётся новое детство и настоящий Дом. Даже поэзия стала на второй план, как «хлеб насущный».

Л. говорит, что «Ручей» — это произведение бессмертное, и пусть, и это всё-таки «хлеб».