Мы с тобой Дневник любви

Зашли к Ивану Воину (всенощная). Думал, что есть нечто неподвижное, как камень, — это наша общая смерть — страдание и разлука наша. И это есть то, на чём создаётся Церковь. И как это просто! Точно так же просто и беспрерывное движение, рост всех живых существ, всего живого.

Л. впервые увидала близко самолёт в Парке культуры и, когда я попросил её, прошла под крылом огромной машины, но не стала ей удивляться. Что это? Это война «камня» с безудержным, бесчеловечным движением цивилизации. «Камень» и самолёт, однако, в отдельности бездейственны, то и другое получает смысл во взаимном проникновении.

Л. обратит внимание на самолёт, когда он будет предназначен для строительства дела любви. Тогда она с благоговением посмотрит на него. Теперь же самолёт и не должен возбуждать её удивления.

Ещё я думал о дивной этой находке: как мы друг Друга нашли и теперь не перестаём думать друг о друге, хотя все эти дни находимся вместе... Я, подготовленный самой природой, чтобы создать «Песнь Песней», я теперь больше настоящего ничего и написать не могу, как только «Песнь Песней», но это будет истинное чудо, если я её напишу...

Вся моя поэзия вытекала из утраты в юности невесты, но теперь, когда утраченная нашлась, из каких же родников будет являться поэзия? Я думаю, из благодарности, из жажды славить жизнь и её возможности: это будет песнь песней, всех песней, бывших на земле до сих пор.

Среди вещей нашлась резиновая куколка, с которой Л. играла девочкой. Куколка была отброшена без внимания.

— Можно ли так обращаться с такими драгоценными вещами?

— Я отравлена жизнью, — сказала Л., — я не могу к детству вернуться.

Это один из мотивов её бытия.

Л. говорила, что счастливого в любви своей она сделала меня одного.

— А я счастлив, — ответил я, — тем особенно, что ты со мной отдохнёшь.

Вечером ходил с Л. в кино смотреть молодёжную пьесу «Закон жизни», и я понял, что Л. по юношеской чистоте своего понимания любви есть «комсомолка», то есть базис её остаётся таким и на этом основании надстроилось сложнейшее и гениальное здание любви. Отчасти и я тоже такой, мы с ней в этом сошлись.

— Вот увидишь, — сказала она, — нас когда-нибудь поймут и оценят.

Разнос «Моего дома» у Ставского. Пришлось после этого выделить из него «Фацелию». «Фацелия» сдана в «Новый мир» как поэма на 21/2 листа, остальное переделывается как дневник «Лесная капель»[44].

Выправляя «Лесную капель», вздумал перечеркнуть один кусочек двумя чёрточками накрест и двумя параллельными. При этом мне чем-то пахнуло знакомым и бесконечно милым. Так часто бывает, но догадаться — чем пахнуло — так и не успеешь: пахнет чем-то милым из детства — и тут же забудется. Но в этот раз из чёрточек накрест и двух параллельных сложился мне змей, как я клеил его, бывало, сам из деревянных планочек и листа белой бумаги. Так вот, милый запах сейчас это был мне запах клейстера из пшеничной муки, каким я обыкновенно тогда клеил змея. И было это тому назад больше полстолетия.

Вот как помнится, вот как влияет на жизнь нашу то, что с нами в детстве бывает! И сама «Лесная капель» — разве не есть это всё пережитое с детства?

Твёрдо решено писать «Школу радости» (Канал) всю зиму до весны с лета 1941 года[45].

Люди не умирают, а присоединяются к действующему прошлому, составляют основание, благодаря которому и заметно движение мира... С 16 января (семь месяцев) я прошёл большой путь, мне было и мучительно, и сладко. Теперь оглядываюсь: далеко-далеко назади осталось прошлое (от слова «прошёл»). Смотрю сейчас на себя и вижу в себе язычника и только теперь понимаю, что это чувство цельного мира и радость от этого есть чисто языческое чувство.

Евгения Ник. Карасёва рассказала нам, что муж её Вас. Серг.[46] догадывался о том, что я несчастлив, но что я умею виду не показывать, и за то он меня уважал (кажется, это был единственный понимавший меня человек). Сила же моя была в том, что я своё горе скрывал сам от себя.

Сколько было друзей, сколько времени было у них всмотреться в мою жизнь, и вот до чего невнимательны люди! За 35 лет один Василий Сергеевич Карасёв понял, что я играю только в счастливого человека. Последняя игра моя была «Домик в Загорске»[47]. Ревность помешала даже и Ляле понять мою горькую игру...

И вот самообман: конечно, временами я и сам верил, что у меня хорошо, и, во всяком случае, не хуже, чем у людей. Это лишало меня зрения на человеческое счастье и отводило глаза на природу, где я находил соответствие тому, чего был лишён. Но тогда почему бы и это отношение к природе — не самообман?

И сама поэзия?

И что же есть не самообман? Л. — не самообман.

Новые лица. С нами Марья Васильевна[48], заместительница Аксюши.

От неопределённого страха молятся Михаилу Архангелу; чтобы вещь нашлась потерянная или человек пришёл из разлучения — Ивану Воину; от избавления от уныния — Пресвятую Богородицу просят. Это всё знает Марья Васильевна и ничего не боится на свете.