Замечательно, что в этом нашем любовном объяснении деятельное участие принимала Аксюша, что самое письмо с "предложением" было прочитано предварительно Аксюше! Вообще же, введение в роман Аксюши меня как-то высоко поднимает над тройкой, этим я горжусь и выправляюсь.
А когда все трое с Ансюшей во главе на радостях хватили по рюмке, стали весело хохотать, мой стыд совершенно кончился.
Так мы все трое смеялись и радовались, все трое в чем-то чрезвычайно похожие и близкие, и глупенькие, и пьяненькие, и замечательные. Самое же главное, что до того был предрассветный час и мне все чудилось, а теперь, на рассвете нашей дружбы, стало показываться все как есть и жить захотелось больше, чем раньше.
Все главное вышло у нас из дневников: в них она нашла настоящее свое собственное, выраженное моими словами. И вот отчего, а не потому, что боюсь, не отдам никогда и эти тетрадки в музей: это не мои тетрадки, а наши.
Когда я сказал Аксюше, что Веда мне сильно нравится, и прочел ей письмо, она мне так ответила:
-- Помните, эта женщина прислана вам, М. М., и она вас приведет куда следует. За вашу доброту она вам послана. Почем мы знаем -- может быть, наступает страшное, трудное время и душа ваша становится на место.
Я не знала еще тогда небольшого секрета Михаила Михайловича о его недавнем прошлом: "третьим секретарем", о котором я сказала иронически в ответ на признание (но и самым первым по времени), была эта самая Аксюша! Но в девственном достоинстве своем она даже намек отклонила и превратилась в "бумажную" героиню очередной повести "Неодетая весна".
В один из тех вечеров мы ужинали и позвали к себе за стол Аксюшу выпить немного винца. Она сидела веселая и хорошенькая. Зашел разговор о наших летних планах -- путешествии втроем на грузовике. И М. М. предложил:
"Давай, Аксюша, попросим В. Д-ну к нам переехать и жить с нами!"
С Аксюши хмель соскочил, она озабоченно нахмурилась.
-- Павловна никак не допустит! -- сказала она.
-- А если я сама поеду к Е. П., все объясню, и она поймет и, может быть, меня сама полюбит?
-- Нет, не знаете вы ее, и не показывайтесь ей,-- хмуро ответила Аксюша и пошла громыхать тарелками на кухне.
9 февраля. Казалось, все ясно между нами и от "а если" не осталось и следа. Однако пережить его было Веде не просто. Она пришла сегодня желтая в лице:
ночь не спала, точно как и я в ночь под 5-е, и тоже из-за этого "а если", в котором я каялся ей. И мне-то, мне, после всего принесла в доказательство своей невиновности пачку писем к матери из Сибири!
Я сказал:
-- Есть научная отвлеченность -- это решето, в которое проливается жизнь, и остаются на решете одни книжки. А то есть и поэтическая отвлеченность с Прекрасной Дамой и рыцарством.
-- Тут ничего не поделаешь,-- это в существе самой поэзии,-- сказала она.
-- Мое письмо к вам именно и есть чистый продукт поэзии, и вот отчего при встрече с жизнью возник юмористический образ третьего секретаря. Не думаете ли вы, что и у Олега была та же поэзия, только по молодости с неблагополучным концом, в результате чего явился тоже в своем роде "третий секретарь" -- муж?
Она задумалась.
Как бы то ни было, а письмо мое к ней и его реализация 7-го февраля -есть замечательнейшее событие в моей жизни, день огромной силы, поднимающий на своих могучих плечах все годы моей жизни с того детского дня, когда появилась Марья Моревна".
Через три года Пришвин запишет так: "Это было в детстве. Я -- мальчик и она -- прекрасная молодая девушка, моя тетка, приехавшая из сказочной страны Италии. Она пробудила во мне впервые чувство всеохватывающее, чистейшее, я не понимал еще тогда, что это -- любовь. Потом она уехала в свою Италию. Шли годы. Давно это было, не могу я теперь найти начала и причин раздвоенности моего чувства -- этот стыд от женщины, с которой сошелся на час, и страх перед большой любовью.
И вот Маша опять вернулась в Россию. Однажды я, взрослый мужчина, решился признаться Маше в этом мучительном раздвоении. Загадочно и лукаво улыбаясь, она ответила:
-- А ты соедини.
-- Но как же это соединить?
Еще загадочнее улыбаясь, она мне ответила:
-- Но в этом же и есть вся трудность жизни, чтобы вернуть себе детство, когда это все было одно.
Тут ничего не может прийти со стороны, в этом же и есть твое личное дело -- соедини, и создашь любовь настоящую, без стыда и без страха.
Прекраснаямоя Маша вскоре после того умерла. Прошло много лет, и всегда, когда я бываю в духе и вспоминаю Машу, пытаюсь сказать ей что-нибудь хорошее. Но только после упорной борьбы всей моей жизни два года назад мне удалось выполнить ее завет-поручение, и совесть моя стала спокойна".
"Надо вспомнить всю задумчивость, все выражения, все реплики Веды после чтения письма.
-- Скажите же, чем отличается поэзия от любви,-- спросил я.-- Не есть ли это одно и то же?
-- Поэзия -- это с мужской точки зрения,-- ответила Веда,-- а у женщины это -- всегда любовь. Радость от встречи того и другого, боль -- от подмены:
вот и вся наша женская жизнь.