Мы с тобой (Дневник любви)

Вдруг понял: поэзия -- это и есть та самая "страсть бесстрастная", о которой писал Олег. Если углубляться в сущность ее, то и поймешь, почему это во всей мировой литературе у женщины лейтенант предпочитается поэту (дуэль Пушкина). Ляля -- это исключение.

Новый документ из эпохи любви Л. и О. мне прочелся. как глава из романа о Мадонне без Младенца на руках. Но "Песни Песней" тут нет и быть не может, потому что страсть бесстрастная не может ее напитать.

Есть вера как знание, понимаемая нами как знание истины с помощью всех свойств и способностей человека. Эта "вера" складывается в борьбе столь различных элементов ее, что Л., по-моему, вмещает в себя весь атеизм и нигилизм русской интеллигенции. А что остается в натуре ее, или в заработанной части своей личности, то и есть ее вера.

Так вот, в память отца она каждую "Вербную" должна соединиться с матерью: ее родители встретились впервые в этот день. Но если она сейчас любит -- эта любовь живая больше прошлого, покойники могут подождать, а "Милый" ждать не может. И она идет к Милому.

В "Крейцеровой сонате" сказалась вся сила изуверства в презрении к плоти и его ложь. И через это раскрываются глаза на всю культуру этого разделения:

нужно всем глаза на это раскрыть (мысль Л-и).

20 апреля. Л. все-таки уехала к матери.

С утра туман и теплый дождь, первое начало позеленения на дорожках, в первый раз после Святой недели в отсутствие Л. берусь за перо. Настолько сильно чувствую ее возле себя, что от разлуки не страдаю и мне хорошо.

Вспоминаю вчерашнее. Я вышел из дому, месяц светил, звезды. Почему-то я вдруг почувствовал себя старым, немытым, небритым, неинтересным, а ее блестящей кокеткой в светском обществе. И мне сталожалко себя до слез. Вернулся с мутными глазами...

-- Ревность? -- удивилась она.-- Вот так выдумал! -- ревность к женщине, которая собиралась уйти из жизни и приняла эту любовь как отсрочку смерти.

-- Глупо, конечно,-- ответил я,-- но ведь и всякое отклонение от основного русла жизни кажется глупым. Разве ты не можешь полюбить кого-нибудь?

-- А если так будет, ты представь мое письмо как документ.

-- Умная женщина, а говоришь о документе в любви. Ты сама написала мне, что веришь мне и считаешь себя женой, а двенадцатого сказала: "не верю". Любовь свободна, и я готовлюсь сжечь все документы... Я ведь только перед месяцем и его звездочкой выказал свою тревогу и тебе сказал лишь на основе нашего договора о правде. Это не у тебя, не у меня, а в составе самой любви заложено чувство ревности, но как человек я готовлюсь к жертве на случай необходимости.

На это она ничего не ответила. Я же ей напомнил Олега:

Что мог сделать О., когда ты пошла за другого? А разве не могу я попасть в его положение? Только я должен на случай приготовиться и не упрекнуть. Так и буду любить тебя и буду готовиться к тому, что ты меня бросишь, готовиться облегчить не свою, а твою боль обо мне. Трудно подумать о такой возможности, но, как хороший хозяин, я готовлюсь теперь, когда всем обладаю, к невозможному.

Начинаю до крайности ясно разбираться в судьбе Л.Попади она только на путь искусства -- была бы она интересная большая артистка, и никто бы ей слово упрека не сказал за ее многообразную любовь.

Но случилось, из-за катастрофы в своей личной судьбе, она вступает на путь искания "достоверного" и заканчивается в сфере любви в самом глубоком смысле слова. Тогда, через высокие требования любви и жажду любви настоящей, все искусства, весь быт человеческий и даже вся земная жизнь в ее сознании попадают в сферу недостоверности.

Будь она "чудачка", так бы она и жила чудачкой, но она, интересная, жила нормальной жизнью, и вот из-за этого она летала в жизни, как ласточка над водой: ласточка коснется воды крылышком -- внизу кружок на воде, Л. коснется жизни -- любовь.

Читали последнее письмо Олега, и его страдания вызывали образ Распятого, Мне было особенно близко заполнение его душевного мира скорбью об утраченной душе Ляли (когда она решилась на брак). В мире больше ничего не оставалось -- ни людей, ни природы, ни искусства, кроме этой скорби об утрате Ляли.

Мне было близко лишь это заполнение своей души другой душой, но основное чувство, конечно, обратное. Мне теперь складывается все так, что цельный физически-духовный образ Л. целиком сливается с тем, что я достигал своими писаниями.

Смысл моего будущего искусства, его назначение заключается в том, чтобы привязать Л. к земной радости. Я, конечно, и раньше бессознательно точно так же относился ко всему искусству, мне всегда хотелось своими силами удержать на земле преходящее мгновение. Теперь это мгновение -- в сердце Л., и судьба моя теперь как писателя совершенно сливается с моей судьбой как мужа Л. Сколько мне удастся удержать Л. рядом со своей душой, столько же удержусь и я как писатель.

Раньше в природе я как в море плыл, и меня природа окружала как на корабле. Теперь же в природе я стою как у берега моря, и этот берег -- мой

друг.