Мы с тобой Дневник любви

Понял происхождение у Руссо и Толстого их мыслей о природе как основном существе всего человека: всё есть в природе и нет только сознания и что сознанием своим человеку не очень-то надо гордиться и им отделяться от природы... Так «природа» стала убежищем свободно верующих, но биологизм пробрался сюда и подточил Руссо и Толстого.

Подходит у Л. роковое число. Встаёт вопрос в своей неумолимости: да или нет? А я, разве я виноват? Если бы я сделал это рассудительно, я бы доказал тем самым, что не очень-то уж так сильно люблю её (в смысле «подкладки», а не лица: что это за любовь без подкладки!). «Духовной» любви ведь мы с ней чураемся. Если мы за цельную любовь (с подкладкой), то нельзя же было выдрать напрочь подкладку. Но я молод душой и не смотрю на время, а мне 67 лет, и ребёнка своего я не могу воспитать. Так бесконечное встретилось с конечным, и вот открывается «юдоль земная». Л. лежит с тяжёлой думой. Я ей говорю:

— Что же делать, так вышло, значит, есть нечто выше нашей воли, зависит не от нас и мы должны подчиниться с благоговением естественному ходу и сказать: «Да будет воля Твоя!»

Мне сейчас думается, что именно потому ты и не любишь Толстого и его Наташу: у него личная жизнь девушки представляется как личный каприз, девичья смута души перед серьёзностью брачной жизни, поглощающей капризное своеволие. То же самое проводил и я в «Кащеевой цепи»: Алпатов созерцал величественный и радостный процесс движения всей жизни в природе, и его узкое своеволие поглощалось расширенной душой.

Но, может быть, в ней ещё дремлет отчасти нераскрытая девушка, ожидающая себе куколку? А то почему же она ночью с упрёком спросила меня:

— Если мужчина любит женщину, то он хочет иметь от неё ребёнка, а ты как будто не хочешь. Почему ты не хочешь?

Значит, она хочет иметь возле себя мужа, а не путешественника или писателя. Всё это я тоже почувствовал вчера на одинокой прогулке, и через это луч света упал на то слепое мгновение, когда я утратил сознание на миг и поступил как мужчина: это мгновение не было слепым, я тоже, как и она теперь, тогда в тайне своей то же хотел. Сознав это, я почувствовал радость и готовность встретить все трудности на этом пути и даже смерть её. Мне стало, как было в Ельце перед расстрелом: поняв близость смерти, я вдруг стал совершенно спокоен и пошёл, куда мне указали, к забору[56].

Так открылась перспектива на жизнь, полную скорби, труда и роковых случайностей... И когда мы примирились с изгнанием из рая и лишением и перестроились, то вдруг увидали, что судьба пошутила над нами...

— Ты как будто не рад? — спросила она.

— Да и ты, — сказал я, — как будто не очень-то рада.

Замечательно ещё было, что после той мучительной ночи с вопросами, быть или не быть, когда я, пробуя работать с больной головой, сел за стол, она пришла ко мне просветлённая и просила меня не беспокоиться ни о чём... Этим она говорила, что готова родить.

Вот когда мне стало понятно, что, перейдя через страдание в более глубокую жизнь, невозможно вернуться таким же простодушным ребёнком на солнечную поверхность земли.

Вот отчего и моя Л. до сих пор не может привыкнуть к моей просторной квартире в четыре комнаты и просит её поменять на маленькую.

Вот почему, оставаясь в природе, она не чувствует, как я, расширения души и единства с Целым, а пользуется тишиной уединения, чтобы сосредоточиться в чувстве любви; вот почему, полюбив, я неохотно иду на охоту; и вот почему ушедшие из нашего мира больше в него не могут вернуться.

Любовь по существу своему непременно одна, только концы её разные. На одной стороне обнажится любовь в себе чисто духовная, на другой — физическая: ему бы только выбросить семя, ей бы — только родить. Вся любовь как вода, каждый берёт из неё, сколько может зачерпнуть своим ведром.

Да, к воде приходят с ведром, к любви — с душою. Бывают и вёдра побольше и поменьше, а уж души! Вот отчего всё по-разному понимают любовь, что каждый вмещает в себя сколько-то и по-своему говорит. Я же, мои друзья, хочу вам говорить о всей любви, как будто я пришёл на берег океана.

Выхожу, друзья мои, на берег, бросаю своё личное вёдрышко в океан, складываю руки свои, как в детстве учили нас складывать их на молитве, и перед всем океаном, горящим в вечерних лучах, по-детски шепчу о своём личном: «Избави меня от лукавого!»

...Любовь как большая вода. Приходит к ней жаждущий, напьётся или ведром зачерпнёт и унесёт в свою меру.

А вода бежит дальше.

А. В. прислал ответ на письмо Л. к нему. (Это письмо было с приложением к «Фацелии».) Он раскритиковал поэму и распростился с женой «до встречи в Царствии Небесном».

Эх, А. В., прожили вы с Л. столько лет и не поняли, что ведь она не женщина в вашем смысле и ваши притязания к ней грубы и недостойны её существа. И если вы действительно верите, что встретитесь с нею в загробном мире, то вы или не узнаете её, или, узнав, впервые познаете и устыдитесь.

Был Осипов (коммунист из журнала «Смена») и демонстрировал свою «веру».

— А что, — спросил я, — он в самом деле так верует?