Мы сгорели, Нотр-Дам

– Ага, вот-вот… Божьего… Открывай, Храм. Пускай придет вода. И аминь… В конце.

Придел Похмелье

Вальжан Шуи проснулся от того, что рухнул с постели. Было уже светло. На улице шумело кафе, и до третьего этажа отеля, где жил Вальжан, долетали обрывки каламбуров об инвалидах в Доме инвалидов.

Голова Вальжана разрывалась от похмелья; его тошнило. В номере было холодно – накануне, перед тем как отключиться, Вальжан открыл настежь окно и прокричал в ночной Париж что-то нецензурное на китайском языке. Париж тогда ответил ему автомобильными гудками. Вальжан понятия не имел, сколько было времени – по ощущениям, он пролежал в отключке не одну неделю. Он собрался с силами и, цепляясь за кровать, пополз в ванную.

Задумчиво постояв пару минут над унитазом, Вальжан дотянулся до крана и умылся холодной водой. Голову как будто отпустило. В зеркале над раковиной Вальжан показался себе кем-то чужим. Он попробовал широко раскрыть глаза. В школе у Вальжана было прозвище – Лягушка. Одноклассники, однажды увидев его маму и прознав, откуда она родом, стали ежедневно поджидать Вальжана после уроков, чтобы объяснить ему, где у земноводных находятся лопатки, а где ребра, и как это все связано с болевыми точками и местом, где зимуют раки. Правда, не все к нему так относились – был же у них в классе Тао, маленький, очень худой мальчик, все время что-нибудь читавший и вечно на кого-то обиженный; его в классе тоже недолюбливали. Тао всегда говорил шепотом, даже когда рядом никого не было, и Вальжану приходилось наклоняться прямо к его рту, чтобы хоть что-то услышать. Всех, кроме себя и Вальжана, Тао называл Калибанами – Вальжан не понимал, что это значит, но, предчувствуя возможные тирады, соглашался с ним и даже добавлял, что они не просто Калибаны, а к тому же еще и тупые Калибаны. Тао в ответ обычно удовлетворенно хмыкал.

Вальжан вышел из ванной. Его номер был двухцветным: так, ламинат, пахнущий отчего-то дешевым коньяком (Вальжан подозревал, что это как-то связано со вчерашней ночью, но не захотел углубляться в эту мысль), был черным, а скомканные простыни – красными. Еще в номере был небольшой черный столик, черный стул и черный телевизор – и то, что все эти предметы мебели находились в одном углу, в непосредственной близости от черной же стены, заметно нарушало паритет, оставив красному лишь одну стену за кроватью. Вальжан подошел к окну, отдернул красную штору и, облокотившись на подоконник, взглянул на улицу. В кафе напротив пожилая пара уплетала круассаны (к горлу Вальжана снова подступила тошнота) и над чем-то смеялась. Рядом сидел чернокожий молодой человек, увлеченно говоривший по телефону; когда он расплатился и встал, Вальжан заметил, что вместо левой ноги у него протез. Вальжан перевел взгляд на дорогу и решил сосчитать желтые машины. Желтых машин на дороге не оказалось, но зато подряд проехали три красные, причем одна остановилась у жилого дома; другая, ехавшая позади первой, ей просигналила (улица была небольшая) и, медленно объехав ее, остановилась у магазина с вывеской «Correspondances inévitables dans le texte»; а третья оказалась пожарной и не переставала гудеть об этом прохожим, пока окончательно не скрылась в глубине улицы. Вальжан проследил за мигалкой, зевнул и снова посмотрел на магазин. Кроме надписи, на вывеске были изображены китайский замок и иероглиф. Вальжан вспомнил, как в детстве, лет в шесть, папа водил его на старую площадь Ушаньгуанчан. Вальжану было скучно, ему хотелось в парк, поиграть с ребятами, а папа все равно потащил его на старую площадь Ушаньгуанчан, а оттуда в музей-аптеку Хуциньюйтан, которая походила на дворец, а внутри была то ли музеем, то ли аптекой, но ничего интересного для ребенка шести лет там точно не могло быть. Им устроили экскурсию, и она была очень скучная, а когда Вальжан высказал это папе, папа ему хитро подмигнул, а сам стал пялиться на девушку-экскурсовода, а потом позвонила мама и что-то долго кричала в трубку, и они пошли домой, а дома оказалось, что уже очень поздно и что пялиться на девушек-экскурсоводов очень нехорошо, потому что папа маме жизнь испортил, да еще и на глазах у ребенка продолжает портить, и даже будто бы ему это нравится. Потому что он паразит. Вальжан задернул штору и стал одеваться.