Мы сгорели, Нотр-Дам

Когда Лев Николаевич перелез через последнюю аркаду, разделяющую южную и северную башни, и добрался до свинцовой крыши, он почувствовал себя таким здоровым, крепким и полным сил, каким не чувствовал вот уже сорок лет. Вокруг него вился дым, огонь горел у него под ногами, а он не ощущал ничего, кроме сильнейшего желания чихнуть, – пепел лежал на его бровях, на бороде и на всем его лице. Огромные куски крыши падали внутрь Собора. Вода из шлангов еле долетала до пожара. Лев Николаевич огляделся. Дым взвивался так высоко, что не было видно ни облаков, ни неба, ни луны. Все вокруг было покрыто черной пеленой. Лев Николаевич набрал из ведра в ладонь воды и плеснул в дым. На секунду он рассеялся, и стали видны берега Сены, а за ними – бесконечный ряд покатых крыш, и на каждой сидели люди и смотрели на Собор. Лев Николаевич глубоко вздохнул и подбежал к обломкам шпиля – там было больше всего огня. Лев Николаевич стал поливать из ведра огонь. «Какая глупость. Вот вроде бы огонь, а мне совершенно не жарко. И даже не больно. Помнится, Сонечка так бредила, когда Ванечка умер. Лежит себе тихо в постели, лежит, а потом как встанет, глаза горят, и кричит как будто сыночку: “Ванечка! Вот вроде я жива, а я совершенно будто бы мертва!” Ужас, ужас, ужас. Прочь. Рассказ: монах видит пожар в церкви и думает, что это Божий знак, и возвращается в мир. Поджог оказывается делом рук человеческих, а Бог посылает монаху наказание. Мораль: не все то Божие, что блестит». Лев Николаевич вытер пот со лба и посмотрел вниз – внутрь Собора. Там стояли двое: один полноватый, седеющий, потрепанный, несчастный, второй – светлый и чистый, улыбающийся, но грустно, как будто все понимает и видит, а сделать ничего не может. Оба смотрели на Льва. Лев Николаевич раскрыл рот от изумления. «Не может же это быть Он? То есть Ты? Глупость какая. Боже мой, старый, глупый старик, что ж тебе все мерещится-то, что ж тебе…» Вдруг пепел с нахмуренных бровей Льва Николаевича упал ему на нос. Лев Николаевич трижды глубоко вздохнул, прикрыл глаза – и чихнул.

В Астапове снова было солнечно и шумно. Вокруг красного домика начальника станции стали чаще ходить люди – и по их виду, так же как по блокнотам в их руках и по их одежде, можно было догадаться, что прибыли они издалека. Все пытались заглянуть в неплотно занавешенные окна домика – а самые смелые даже подходили ко входной двери. Им, конечно, не открывали.

В девять часов утра с только прибывшего в Астапово поезда соскочили двое хорошо одетых мужчин среднего возраста. Оба носили бороду; на первом она начала покрываться сединой. Лоб второго пересекали две горизонтальные морщины, загибающиеся в углах бровей. Первый мужчина был невероятно взволнован, он теребил руки в гуттаперчевых черных перчатках и постоянно поправлял воротник рубашки; второй только испуганно глядел на своего спутника. На перроне их встретила Саша.

– Владимир Григорьевич! Слава Богу, это вы. Я так устала! Он бредил о вас. У нас тут так… так… – Саша спрятала лицо в ладони и заплакала.

Мужчины ей не ответили и побежали к домику начальника станции.

Лев Николаевич только проснулся. Во всем теле он чувствовал ужасную слабость. Лев Николаевич попытался сжать кулаки. «Какие старые, противные, дрожащие руки. Вот такие глупые руки и губят Россию. Ей нужны не такие, а сильные. Вот как африканский слон – я про них читал. Не животные, а глыбы!» Лев Николаевич посмотрел на свои руки. На правой ладони он заметил немного пепла. Лев Николаевич закрыл глаза, повторил что-то несколько раз про себя и подул на пепел. Он не разлетелся. Лев Николаевич нахмурился и тряхнул рукой. Ничего не изменилось. Тогда он потянулся к столику, взял стакан с водой и наклонил его к ладони, чтобы смыть пепел. Он закусил бороду и нахмурился. Рука дрожала. Вдруг в дверь постучались – Лев Николаевич пролил на себя воду. «Черт! Не чертыхайся, старик!»

– Ты, Саша? Войди, пожалуйста.

В домик зашла Саша с мужчинами, прибывшими на поезде. Саша натужно улыбалась и время от времени подносила платок к глазам. При виде полуседого мужчины Лев Николаевич широко улыбнулся и захлопал в ладоши. Стакан упал с кровати и разбился.

– Лев Николаевич!

– Владимир Григорьевич! Слава Богу, как я рад вас видеть!

Лев Николаевич протянул Владимиру Григорьевичу Черткову руку – тот осторожно взял ее и поцеловал. Саша просияла и стала собирать осколки стакана, второй мужчина молчаливым наблюдателем сел на стул. Лев Николаевич протер тыльной стороной ладони прослезившиеся глаза и улыбнулся Черткову.

– Расскажите мне все! Все хочу знать, до самых незначительных подробностей, chaque petit détail[45]. Как у вас дома? Как Галя? Рассказывайте, рассказывайте скорей!

Чертков не отрывал глаз от Льва Николаевича, улыбался и молчал.

– Ну что же вы молчите! Ну истинно рыба! Фиш-филе!

Лев Николаевич облизал пальцы правой руки и причмокнул. Все рассмеялись. Наконец, Чертков почесал макушку и, все так же улыбаясь, начал: