Мы сгорели, Нотр-Дам

– Почему вы на меня не смотрите? Почему? Где вы? Где вы все? Вернитесь!

Занималось солнце. Лаяли собаки, начинали громыхать машины. Стали звенеть приборы в ресторанах – зевая, официанты накрывали на столы. По всему Парижу раскрывались шторы, растворялись окна, распахивались двери. После бессонной ночи французы с трудом стояли на ногах. Облака разошлись, на улицах появились куртки, капюшоны и пальто. Проснулись президенты, художники и карикатуристы. Проснулись школьники, писатели и храмы, мигранты и киносценаристы. В эту ночь всем людям, где бы они ни были, где бы ни жили, приснился один и тот же страшный сон в картинках: огонь, Собор и смерть. Но это был лишь сон. Мир проснулся. Нотр-Дам спасли.

От Собора отъезжала последняя пожарная машина. Все снова было тихо. Людей вокруг не осталось. Последними из Нотр-Дама выбежали две фигуры – одна, одетая в черное пальто, и вторая, будто бы светившаяся изнутри. Они исчезли еще ночью, когда вокруг молились люди, – тогда казалось, что Собор умрет. Но он не умер. Нотр-Дам стоял посреди острова Сите, живой. С его сводов капала вода, время от времени, падая, гремели балки. За гарью на розетках не было видно витражей. Горгульи, отвернувшись от Собора, смотрели кто куда. Повсюду лежал свинец – все, что осталось от резного шпиля. Две башни растерянно глядели друг на друга, блестя ожогами на солнце.

Спустя какое-то время снова стали мелькать люди. Они шли кто куда: кто на работу, кто гулять. Приближаясь к Собору, они ускоряли шаг и отворачивались, как будто от стыда. То ли за себя – какая глупость, столько хоронили, а он здесь – живой. То ли за него – облезлый, облупившийся Собор, намек на тот, прежний Нотр-Дам; теперь он жалкий, его можно только жалеть, но как жалеть то, на что совсем недавно сам молился! Люди больше не смотрели на Собор. Мир проснулся.

Вдруг из-за ограждений показался молодой мужчина. Боязливо оглядываясь, он пролез через ограждения и подошел к Собору. Он был одет в рабочую одежду и припадал на одну ногу. Мужчина подбежал к Собору, упал на колени перед центральным порталом и заплакал. Он стукнул головой дверь и сбивчиво, сквозь слезы, зашептал:

– Прости меня! Прости меня, Н! Мне так жаль, я так тебя люблю, больше всего на свете, Н, мне больше никто не нужен, только ты, прости, прости, прости. Я виноват, очень перед тобой виноват. Я только хотел им всем показать. Они все тебя не понимали, а я понимал. Я думал, они поймут, Н, а они глупые дураки, они так ничего и не поняли. Никто ничего не понял, кроме меня. А я все понял, хорошая, красивая, чудесная Н. Прости меня. Я тебя люблю. Я так тебя люблю!

Мужчина достал из кармана спички и выбросил их. Уже светило утро. Мир проснулся. Никто больше не молился – все занимались обычными делами. Кто-то готовил завтрак, другие, опаздывая, бежали на учебу, третьи стояли в пробках. Нотр-Дам возвышался над островом Сите, над Парижем, Францией, над всем остальным миром. Никто больше о нем не думал. Никто не молился за него. Только одному человеку на всей земле было дело до Собора Парижской Богоматери. Для всех остальных ночной пожар был лишь коротким страшным сном. И в ту минуту, когда Нотр-Дам это понял, он сам наконец проснулся.

Поль

17 апреля,

Нотр-Дам

Моему дорогому брату Жану

Про тебя написали в газете! Представляешь! Я вырезал страницу, где ты рассказываешь про библиотеку, и везде с собой ношу. Уже показал Жюли. Ей очень нравится. Мне тоже. Но мне не нравится, что тебя хотели убить. Я так и сказал Жюли: представляешь, моего дорогого брата Жана хотели убить, и мне это очень не нравится. А она ответила, не может такого быть, какой ужас. Но, мне кажется, главное, что тебя не убили. Ты правда приедешь ко мне? Мы могли бы жить вместе в Париже. Было бы очень хорошо.