Мы совершенно не в себе

Она задавала вопросы мне: что бы я предпочла, быть слепой или глухой, умной или красивой? Могла бы я выйти замуж за ненавистного мужчину, чтобы спасти его душу? Был ли у меня хоть раз вагинальный оргазм? Кто мой любимый супергерой? Кому из политиков я бы сделала минет?

С таким пристрастием меня еще никогда не допрашивали.

Кого я больше люблю, мать или отца?

Тут мы уже ступили на опасную почву. Иногда лучше избегать разговора отмалчиваясь, а иногда – с помощью разговора. Я еще способна говорить, когда мне нужно. Я еще не забыла, как разговаривать.

И я рассказала Харлоу об одном лете своего детства, о том лете, когда мы переехали из фермерского дома. Эту историю я рассказывала часто, она выручает меня, когда люди начинают спрашивать о моей семье. Она должна казаться очень личной, как будто я раскрываюсь и копаю вглубь себя. Правда, если выкрикивать ее по частям в гремящем баре, она срабатывает хуже.

История начинается с середины, когда меня отправляют к дедушке Джо и бабушке Фредерике.

Без всякого предупреждения. Сейчас я уже не могу вспомнить, какую причину выдумали родители, в любом случае, я не купилась. Ветра роковых перемен я чуяла сразу. Мой вывод был, что я чем-то провинилась и меня отдали в другие руки.

Дедушка и бабушка Куки жили в Индианаполисе. У них был жаркий, душный дом с особенным запахом – вроде бы и приятным, но не совсем, как пахнет лежалое печенье. В моей спальне красовалась картина с мужчиной и женщиной в карнавальных масках, а в гостиной – все эти поддельные азиатские штуки. По-настоящему поддельные. Поддельные подделки. Помните жутковатых мудрецов с настоящими человеческими ногтями? А теперь вообразите, каково засыпать в этом доме.

Другие дети на нашей улице были намного старше. Я смотрела на них из-за прозрачной двери: мне хотелось, чтобы они спросили у меня что-нибудь такое, что я знаю, но они не спрашивали. Иногда я выходила во двор, но дедушка Джо залил его бетоном, чтобы больше не возиться, поэтому в доме было даже прохладнее. Поиграв с мячом и понаблюдав за муравьями на клумбах, я возвращалась и клянчила фруктовый лед.

Дедушка с бабушкой почти все время глядели в телевизор или просто спали перед ним. Каждую субботу мне давали смотреть мультфильмы, чего дома не разрешалось, и я видела как минимум три серии “Супердрузей” – значит, провела там не меньше трех недель. Почти каждый день после обеда мы все вместе смотрели мыльную оперу. Там был тип по имени Ларри с женой Карен. Ларри работал директором больницы, а Карен в его отсутствие развлекала кавалеров, что звучало совсем неплохо, хотя было-то, ясно, хуже некуда.

– “Одна жизнь, чтобы жить”, – сказала Харлоу.

– Да неважно.

Весь фильм я болтала без умолку, и бабушка Фредерика приходила в раздражение, хотя обычно жаловалась: дескать, свели все к сексу, смотреть невозможно, а ведь когда-то это была семейная история, которую не зазорно включить в присутствии пятилетней внучки. Но дедушка Джо говорил, что от моей болтовни сериал выигрывает. Правда, он предупредил, что настоящие люди по-настоящему так себя не ведут. Вдруг я уеду домой под впечатлением, что поменяться местами с братом-близнецом и симулировать собственную смерть или украсть ребенка у другой женщины, потому что свой умер, вполне в порядке вещей.

Но в целом делать было нечего. Каждый день одно и то же, и каждую ночь кошмары про пальцы, которые хотят тебя защипать, и арлекинские маски. Неизменная жидкая яичница на завтрак, с белыми комочками, – не ела эту гадость, но мне ее все равно готовили. “Так больше мухи и не вырастешь!” – говорила бабушка Фредерика, печально счищая яичницу в мусорное ведро. И еще: “Не жужжи хоть минутку, я даже собственных мыслей не слышу!” Об этом люди просили меня всегда, сколько я себя помню. В ту пору мой ответ был – нет.

Потом она разговорилась с какой-то женщиной в косметическом салоне, и та сказала, что я могу приходить играть с ее детьми. К ним пришлось добираться на машине, и оказалось, что это двое здоровых мальчишек, причем один вообще переросток для своих шести лет. У них был батут, и когда у меня в прыжке взлетала юбка, всем было видно трусики. Не помню, издевались они над этим или я в принципе чувствовала унижение. Но меня это сломало: все, конец. Улучив минуту, когда про меня забыли, я вышла на улицу и собралась идти до самого дома. Настоящего дома. До Блумингтона.

Я знала, что идти долго. Кажется, мне даже в голову не пришло, что можно ошибиться дорогой. Я выбирала улицы с тенистыми лужайками и оросителями. Одна женщина спросила с крыльца, где мои родители, и я сказала, что гощу у бабушки с дедушкой. Больше она ничего не спрашивала. Наверное, я отправилась в путь довольно поздно. Мне было всего пять, и я не могла уйти далеко, как бы ни ощущала время. Вскоре стало темнеть.