Мы совершенно не в себе

Я шла домой по темной сетке центральных улиц. Длинный поезд прогрохотал справа от меня под звонки и вспышки света на переездах. Холодный ветер трепал листву и кучку вяло ссорившихся мужиков около пиццерии “Вудстокс”. Я перешла на другую сторону улицы. Один из них крикнул, соблазняя присоединиться, но очень несоблазнительно.

Тодд еще не спал, он тоже не читал Берроуза, но знал мангу на ту же тему – “Таа-тян, новый владыка джунглей” – и фанател от нее. У Таа-тя-на есть суперсилы. Совершенно точно. Тодд попытался описать мне комикс (похоже, гремучая смесь кулинарии и порнографии) и предложил в следующий визит домой взять для меня несколько выпусков, но я не поняла, должна ли я уметь читать по-японски.

Мне не удалось привлечь его внимание к своей главной мысли, что Редж – козел, потому что Тодд был слишком увлечен своей собственной, что Масая Токухиро – гений. Как бы то ни было, я засомневалась в том, что Редж вел себя так уж беспардонно. И почему я зациклилась на Тарзане? Это был неуместный треп. Наверное, слишком напилась.

Прошел день-другой, и наконец, как-то вечером, я приперла к стенке Эзру. Он получил мой чемодан, но все еще не простил меня: у него никак не получалось взять и передать его сию минуту.

– Ты слишком занят? – спросила я недоверчиво.

Он думает, в этом здании сколько этажей?

– Абсолютно. Если ты мне не веришь, значит, слишком мало знаешь.

Прошло еще два дня, прежде чем он открыл мне чулан для метел (там хранится такая дрянь, которой можно запросто отравить колодцы. Можно хоть весь город отравить, сказал мне Эзра. И его задача заключалась в том, чтобы держать эту дрянь подальше от рук террористов с третьего этажа) – и вытащил чемодан. Он был из твердого материала, небесно-голубого цвета.

– Ах да, забыл, – сказал Эзра, – Вчера приходил парень, якобы твой брат Трэверс. Хотел тебя подождать, но я ему объяснил, что ты будешь истериковать и шипеть, если я без спросу пущу в квартиру какого-нибудь твоего друга или родственника.

Меня разрывали чувства: сомнение, что приходил действительно брат; радостное изумление от того, что он наконец ко мне пришел; жаркая злость на Эзру, который его выставил, и как знать, появится ли брат еще раз. Трудно было чувствовать все это разом. Сердце в груди билось, как рыба на крючке.

Если мои родители время от времени получали открытку, то лично мне брат последний раз прислал весточку, когда я окончила школу. Фотография Ангкор-Вата с надписью на обратной стороне: “Мир большой. Расти большой”. Штемпель на ней стоял лондонский, значит, брат находился где угодно, только не в Лондоне. Самой убедительной деталью в рассказе Эзры было то, что брата звали не Трэверс. Он никогда бы не назвался своим настоящим именем.

– Он говорил, что вернется? – спросила я.

– Может быть. Сказал, может быть, через пару дней.

– Через пару в смысле через два или больше? Он сказал “пару” или “несколько”?

Но Эзре надоело со мной разговаривать. Он считал, что информацию следует сообщать в пределах необходимого. Всосав воздух сквозь зубы, он сказал, что точно не помнит. Был занят. Управлял домом.

В детстве брат был моим самым любимым человеком на свете. Он мог вести себя ужасно, да и вел, но бывало и по-другому. Он также мог часами учить меня играть в догонялки или в карты. “Казино”, “верю – не верю”, “джин рамми”, “рыбу”, “червы” и “пики”. Он хорошо играл в покер, но я под его руководством играла еще лучше, отчасти потому, что была очень мала и никто не ожидал от меня такого мастерства. Мы неплохо заработали на его приятелях. Они платили брату наличными, но я забирала свой выигрыш в более универсальной валюте – коллекционных карточках “Детки из помойки”. Я собрала сотни этих карточек. Моя любимая была Багги Бетти – зеленая девочка-муха. Она так славно улыбалась.

Однажды Стивен Клэймор бросил в меня снежок со спрятанным внутри камнем, за то, что я назвала его неминучим. Это слово ему не понравилось, но реальности соответствовало: я вернулась домой с пульсирующим бугром на лбу и гравием в коленке. На следующий день брат явился в школу, заломил Стивену руку за спину и держал, пока тот не извинился. Потом брат повел меня в “Дэйри куин” и на собственные деньги купил мне трубочку в шоколаде. Позже поднялся шум – по причине и выкрученной руки, и самовольной отлучки из школ, – но в силу наших семейных норм поведения весь сюжет приобрел неясные загогулины, касавшиеся только брата, и для нас обоих это прошло без последствий.

Так что у меня было несколько причин поступать в Калифорнийский университет Дэвиса.

Во-первых, он был достаточно далеко от дома, и никто ничего обо мне не знал.

Во-вторых, мама с папой согласились. Мы вместе съездили посмотреть кампус, и они сочли, что город практически такой же, как у нас на Среднем Западе. Особенно их заворожили широкие велосипедные дорожки.