Мы - советские люди

- Вы знаете, товарищи, - говорил он, и при этом его маленькая, сильная, ловкая рука обгорелым концом спички чертила на бумажной салфетке профили и фасы каких-то шестерён, кронштейнов, передач, - вы знаете, стыдно признаться, по самой жгучей мечтой моего детства было побывать за границей. Да, да, да. Именно за границей. Мы жили на Калужской, у нас в доме тогда жил знаменитый по тем временам московский футболист, центр нападения сборной Москвы. Однажды он летал на матч в Турцию и привёз оттуда какие-то фиолетовые брюки и соломенную шляпу со шнурком…

Когда он шёл из дому в неправдоподобных своих брюках, мы, подростки, в почтительном отдалении следовали за ним. И не только потому, что он был замечательным футболистом, а и потому, что он побывал за границей, он играл в Стамбуле. В Стамбуле, а?.. Смешно, не правда ли?

Ну, а потом я был за это наказан. Став инженером, я по делам наркомата был вынужден часто бывать за рубежом, объездил всю индустриальную Европу, живал в Америке. И вы знаете, что единственно я вывез оттуда, помимо технического опыта? Тоску по родине. Только. Не ту сладенькую, кокетливую тоску, что воспевалась в старинных романсах. Нет, нет, нет! Тоску всеобъемлющую, так сказать, действенную, и не то чтобы там по родным пейзажам, по родной речи, по семье. Это, конечно, само собой. Нет, по нашим порядкам, по нашему размаху, по нашим людям в большом смысле этого слова. Да, да, да! И, если хотите, даже по нашей атмосфере постоянной борьбы, по нашим трудностям, чёрт возьми, в борьбе с которыми закаляется человек, по нашему воздуху, которым так вольно дышится. И по нашему человеку. Верьте мне, таких людей за границей пока нет.

Инженер-майор вскочил из-за стола и стал ходить вдоль комнаты, рубя воздух ладошкой, с необычайной ловкостью лавируя между мебелью.

- Вы извините, мешаю вам есть. Но вы меня поймёте, я здесь дьявольски стосковался. Да, да, да! Ведь вот, когда вы дома, всё вам кажется буднично, обыдённо, и события происходят обыкновенные, и газеты об обычном пишут. И даже, давайте признаемся, скучновато иногда пишут. И люди вокруг все знакомые, даже иной раз надоевшие. Но вот вы за границей, и вы жадно хватаете какую-нибудь старую советскую газету или раскрываете какое-нибудь письмо и тщательно высасываете оттуда всё, всё. Всё мелочишки смакуете, даже театральные объявления в газете или поклоны родственников в письме. Издали вы особенно чувствуете, сколь грандиозны творящиеся у нас там дела. И тянет вас, неудержимо тянет скорее домой, за эти дела приняться! Да, да, да! С вами этого не бывало? Ну, вот видите. А наш человек! Дома сравнить его не с кем. Но вот он попал за границу и ни, в какой толпе его не спрячешь, сразу его видно. Выше он других, что ли… Вам, наверное, надоело смотреть, как я бегаю, я сяду.

Он на минутку сел, плеснул в рот несколько ложек отличной польской лапши, совершенно прозрачной, с изумрудными кудрями петрушки, плававшими в бульоне, но сейчас же бросил ложку и забегал вновь.

- Нашего человека как с заграничной толпой ни мешай, он всегда выделится. Да, да, да! Ведь нельзя, как ни взбалтывай, скажем, смешать воду и масло. Уж на что эта война, как она всё взболтала: государства, народы, политические партии. В ином месте в такую кашу всё перемешалось, не поймёшь, где что. Но не нас. Как нас ни мяли, ни гнули - стоим. Выстояли. Ох, и крепкой же мы марки, легированной, нержавеющей, и такие закалки прошли, что ни на удар, ни на излом, ни на сжатие, ни на скручивание не поддаёмся. Именно, именно. Вот здесь, в этих местах, случай был, поверить трудно. Мне рассказали, я сам сначала не верил. Людей-то этих, действующих, так сказать, лиц, я уже не застал, но свидетели, очевидцы, их соратники - этих тут сколько угодно. Вещественными доказательствами просто завалили. Я тут от нечего делать проверял, собирал материалы, и выяснил: действительно всё было, как рассказывают. Вы меня извините, одну минуточку…

Бубенцов вышел из комнаты. Мы слышали, как он постучал в дверь и у кого-то по-французски попросил разрешения привести своих друзей, советских офицеров, и как женский голос, грудной, очень звучный, тоже по-французски, но с явным польским акцентом, ответил: «Да, да, пожалуйста, я буду так рада».

- Вот, пойдёмте, для начала я покажу вам портреты главных действующих лиц, - сказал Бубенцов, возвращаясь к нам, - пойдёмте, не пожалеете.

Мы прошли через несколько комнат в большую и светлую, судя по полированной, очень неудобной «модерной» мебели, гостиную. За квадратным низким столиком под абажуром огромной лампы, стоявшей на тонкой ноге, сидела высокая, худощавая, спортивного вида девушка в грубошёрстной защитного цвета тужурке и лыжных брюках, застёгнутых у щиколоток. Она занималась совсем недевичьим делом: разбирала и чистила немецкий автомат, части которого были разложены тут же, на столе, на газете. При нашем появлении она встала и очень приветливо поклонилась, пряча за спиной узкие руки, с длинными пальцами, чёрными от ружейной смазки.