Мы стоили друг друга

Ах нет, все, наверное, было не совсем так, немножко иначе, но то, что так же весело, неожиданно и прекрасно, я уверена. Потому что иначе — зачем жалеть об этом?

…Буквально в следующее воскресенье он пришел к Наташке опять. Ее родителей не было дома. Я точно помню, что я должна была в этот день куда-то поехать с нашим классом, кажется, в Пушкин. Но я не поехала. Я не знала, что он придет, я вовсе его не ждала, но никуда не поехала. Потом у меня всегда так было: не было случая, чтоб он пришел или позвонил, когда меня нет дома!

Он пришел к Наташке, и Наташка позвала меня. Я вошла в ее комнату и тут же села, потому что ноги у меня дрожали. Мы посмотрели друг на друга… Его лицо показалось мне знакомым, он тоже смотрел на меня несколько удивленно. Потом я глупо улыбнулась. Он тоже улыбнулся. До чего же знакомый рот, даже зубы!..

Наташка смотрела на нас испуганно, потом сказала:

— Подойдите к зеркалу. Только вместе.

Мы подошли к зеркалу. Чтобы поместиться в зеркале вдвоем, надо было встать теснее. Мы встали теснее, глянули в зеркало…

— Знали бы вы, как вы похожи, — сказала Наташка.

Мы смотрели в зеркало и глупо улыбались: у нас были абсолютно одинаковые губы и зубы.

На стуле висела Наташкина косынка, он взял ее и повязал себе на шею, погримасничал в зеркало, развязал и повязал мне. Его пальцы коснулись моей шеи. Я боялась потерять сознание и ничего не соображала.

Помню это наше с ним зеркало: одинаково ошалелые, испуганные глаза. И я — красивая. Потому что в глазах его — интерес, такой же интерес к моему лицу, с каким мы смотрим только на свое лицо.

— А ничего смотримся, — сказал он.

Я и сама понимала, что происходит что-то не то: действия наши были замедленны, взгляды слишком долгие. Мы смотрели друг на друга не опуская глаз, никакого стыда не было в помине.

Впервые кто-то смотрел на меня с интересом, впервые мне не хотелось делать все наоборот, как я привыкла в школе, потому что он был такой же, как и я.

Потом мы о чем-то разговаривали, но я не помню, о чем. Помню только, что я говорила ужасно много. И еще помню, что ему мешали собственные руки. И поэтому он то щелкал меня по лбу (причем абсолютно не больно), то дергал за волосы — тоже не больно. И бедная Наташка уж совсем не могла смотреть на такое безобразие, почему и ушла совсем уж надолго. Ей было непонятно: среди бела дня, при свидетеле, люди ищут повод, чтоб притронуться друг к дружке.

— А ты, наверно, многим нравишься в вашей школе? — как бы между прочим сказал он.

— Еще бы! — сказала я и даже не покраснела от такого наглого вранья. Впрочем, это не показалось мне враньем.

Он скис и сказал, что ему надо домой. И ушел.

— Ну? — недовольно сказала Наташка. — И что ты в нем нашла? Его у нас и за человека не считают!

— Почему?

— Не знаю, но его всегда лупят.

— Ах уж это мне общественное мнение! — фыркнула я вполне искренне. Мне совсем не хотелось, чтобы он кому-то нравился, это не входило в мои планы.

…В команду «КВН» меня все-таки взяли, тут уж хочешь не хочешь. Все-таки я умела сочинять кой-какие стишки, танцевала, пела. Правда, во время подготовки капитан Дима Спешнев предпочитал обходиться без меня, как бы говоря этим, что если наш дурной класс и выдвинул меня, то он не обязан со мной возиться. И поэтому я сама по себе разучивала «лезгинку», которую потом не хотели включать в номера самодеятельности. Конечно, я могла вообще отказаться от участия в матче — пусть бы на мое место шла умная Тамара или красавица Элка Котенок. Но все дело в том, что мы должны были встретиться с Юлькиной школой. И тут моя гордость была не к месту. Перед матчем мне выдали самую захудалую бумажную шапочку, которая только нашлась, а красивой эмблемки мне вообще не досталось. Оказывается, про меня забыли. Что забыли, так это они врали — они никогда не забывали щелкнуть меня по носу- Но я молча скушала и это.

…Разглядеть со сцены лица сидящих в зале было трудно, почти невозможно. Только по поднятой ладони в середине зала я поняла, что Юлька здесь. Этот знак подавала, как мы и уговорились, Наташка. Что было потом, я помню смутно. Помню панику на лице у Димы Спешнева, помню, как мы с ним стояли за кулисами — он в одних трусах, протягивая мне свои брюки:

— Ну, иди же… Иди…

И я надеваю его брюки, которые все норовят упасть, вылетаю на сцену и под барабаны (откуда взялись эти барабаны?) начинаю отплясывать какую-то неистовую «лезгинку». Я так отчаянно гримасничаю, что рискую потерять наклеенный нос с усами.

Потом помню свое лицо в зеркале: как я усердно корчу страшную рожу, вычерчиваю морщины, потом их оттеняю, безбожно пудрю волосы и опять — на сцену! А зал ревет, беснуется. А мне — хоть бы что.

В «Юбилее» я играю Хирина, потому что исполнитель этой роли заболел, а я одна знаю текст. Мне и сейчас становится стыдно, стоит только представить то безобразие. Боже мой, ну и способ же избрала, чтоб понравиться мальчику!

— У них свой поэт! — панически вопит Дима Спешнев. — У них свой поэт! Что делать, что делать! — Потом он вдруг поворачивается ко мне: — Иди! Иди! Читай стихи.

— Какие стихи?

— Свои!