Мы странно встретились

— Плюньте на них, Владимир Дмитрич, — зло сказал Северьян, вдруг открывая глаза. — Вот забожусь вам на чем пожелаете: как только я на ноги встану — убежим. В степи убежим, в Крым, в Бессарабию, и хвостов понюхать не успеют!

— Встанешь ты не скоро. Да и я слово дал. Лежи пока… а дальше видно будет. Да глаза-то закрой, капли полетят!

Северьян послушался, умолк — и через минуту уже блаженно стонал под ударами теплого и мягкого березового веника. А вскоре дверь парной распахнулась, и в баню вошла, мелко семеня, скрюченная, горбатая старушонка в драной кацавейке и низко надвинутом цветном платке.

— Етот, что ли, болезной? — неожиданно молодым, звонким голосом спросила она и, нагнувшись над Северьяном, убежденно сказала:

— Крепкой молодец. Скоро на ноги встанет.

Бабка не ошиблась: Северьян поднялся быстро. Около недели он пролежал в крошечной горнице верхнего этажа и почти все это время спал беспробудно, как раненое животное, леча сном ссадины, ушибы и отбитые внутренности. Просыпался он, только чтобы поесть и дать бабке сделать перевязки, а Владимиру — доставить себя по нужде до ведра. По ночам его мучили боли, он стонал сквозь зубы, но не жаловался и даже шипел на Владимира, подходившего к нему с ковшом воды:

— Да ляжьте уже, Владимир Дмитрич, житья от вас нету… Сон привиделся, только и всего…

— Сон… Пить хочешь?

— А давайте, коли все едино встали… — Он жадно, одним духом вытягивал содержимое ковша и молча падал на постель.

Через неделю Северьян, шатаясь, спустился по наружной галерее во внутренний двор дома Мартемьянова. Уже наступило лето, сирень отцвела, и вместо нее вдоль забора буйствовал махрово-розовым цветом шиповник; теплое вечернее солнце, садясь за Волгу, едва пробивалось сквозь вырезные листья росшего прямо у дома старого дуба. На вытоптанной траве скакали Владимир и один из приказчиков Мартемьянова — здоровый рыжий парень в белой рубахе, трещавшей на широких плечах. Еще десяток мужиков сидели на траве, наблюдая за схваткой. Несколько минут Северьян следил за происходящим, сидя на крыльце и вертя в губах соломинку; затем решительно выплюнул ее, пружинисто вскочил и босиком пошел через двор.

— Жалеете вы их, Владимир Дмитрич, — весело сказал он. — А ну, родимый, иди ко мне.

Владимир не успел вмешаться: он-то хорошо знал, что означает это притворно спокойное выражение Северьяновой физиономии и этот понизившийся голос. Но рыжий Степка уже радостно обернулся к Северьяну и с презрением фыркнул:

— А-а, недобитый… Ну, давай!

Степка за неделю уже успел кое-чему научиться, Владимир это знал. Но до Северьяна ему было как до небес, и зрители, ожидавшие интересного зрелища, не успели даже понять, что произошло: Степка мгновенно оказался лежащим вниз разбитым в кровь лицом, а Северьян с самой невозмутимой рожей восседал у него на спине:

— Ну, зеленые ноги, кто следушший?

К удивлению Владимира, желающие нашлись — и через минуту точно так же были разбросаны по двору, а Северьян при этом даже не вспотел. Двор наполнился сдавленными ругательствами и жалобами: «Чуть ногу, цыган проклятый, не оторвал…», «Мало мы тебя таскали…».

— Кому мало, просим еще! — откровенно издевался Северьян, стоя посреди двора на широко расставленных ногах и поглядывая на поверженных. И развернулся всем телом, услышав раздавшийся со стороны дома тяжелый голос.

— А меня тоже уложить смогешь?

Владимир повернулся и увидел Мартемьянова. Видимо, он недавно вернулся из магазина и был еще в поддевке и сапогах, до голенищ покрытых пылью. Северьян смерил взглядом его массивную кряжистую фигуру и с явным сожалением сказал:

— Вас не стану. Мы тоже соображение имеем.

Мартемьянов хмыкнул, но ничего не сказал и, взглянув на Владимира, сделал чуть заметное движение головой: идем, мол.

В верхней горнице Мартемьянов сбросил поддевку и с явным облегчением потянулся. Жестом предложил Владимиру садиться, и тот опустился на одну из тяжелых табуреток у стола.

— Чаю хочешь? Или водки? — сквозь зевок поинтересовался хозяин.

— Спасибо, — коротко отказался Владимир, не сводя глаз с Мартемьянова. До сих пор тот ни разу не изъявил желания поговорить с ним, и Владимир чувствовал, что это неспроста. Мартемьянов стянул сапоги, с наслаждением пошевелил освобожденными пальцами, прошелся босиком по горнице. Спросил, будто ни к кому не обращаясь:

— Тиятр ваш уехал, знаешь? Будто в Калугу.

Владимир кивнул.

— За ним следом подаваться будете?

Владимир пожал плечами.

— Если отпустишь, Федор Пантелеевич.

— Не отпущу, — серьезно сказал купец, останавливаясь прямо перед Владимиром и в упор посмотрев своими черными, без блеска, глазами из-под тяжелых век. — Сам видишь, молодцам моим до твоего вора далеко еще.

— Этому надо довольно долго учиться, — сдержанно возразил Владимир. — Неделя — очень небольшой срок.

— Тебе лучше знать. Только у нас с тобой уговор был — пока не выучатся. Помнишь?

— Помню.