"Мы так много сделали и не смогли победить"

Когда Романа Бондаренко убили, люди шли, приносили цветы. Мы были в кольце этих черных людей. Сильная скорбь и презрение к этим черным людям. Тогда уже ни у кого не было иллюзии, что они перейдут на нашу сторону. 

* * *

Выйдя из метро, слышу знакомые звуки — это «Муры» («Стены рухнут»). Останавливаюсь, удивленный, что студент под носом у ментов играет на баяне гимны протеста. Мимо по проспекту едет длиннющая колонна военной техники. Парень пристально глядит в идущую из метро толпу, встречаясь взглядом с каждым, кто на него посмотрит. Это сообщение. Я вижу ответные взгляды, сыплются деньги, иногда кто-то поднимает кулак или показывает знак V. Я спрашиваю, сколько людей понимают, о чем именно он играет. «Все понимают. Ну половина, по крайней мере».

Глава 12

Ябатьки

Сторонников Лукашенко лично никто не знает. Наконец мне дают телефон одного знакомого, церковного регента, который согласился поговорить. Звоню:

— Да о чем говорить? Мы во всем поддерживаем нашего президента. Поддерживали и будем поддерживать, вот и все.

— Ну, может, подробнее поговорим?

— Да нет, знаете, я с женой посоветовался, я опасаюсь все-таки. Мало ли, посадят еще.

Данила, музыкант

У меня много друзей таких, ментов в основном. С ними очень сложно диалог вести, потому что им сказать-то нечего. Если начнешь копать, факты говорить, вызовешь ярость: «Ты что, с бчбшниками? Они же хотят продать нашу родину Польше!» У них все просто в жизни: враги вокруг, стервятники, а есть батька, он как отец родной, нас под свое крыло [берет]. Это не расчет, а тип психики, желание власти над собой — справедливого, мудрого, строгого хозяина.

В личном плане они каким-то образом синхронят с Лукашенко. Это добрые и жестокие люди. Максимально добрые — и в то же время могут тебя избить. Они становятся очень религиозными, среди них много фанатов «Гражданской Обороны». Психология: если не любишь — убью. Люблю родину, а врагов зарежу. У меня знакомый есть, боксер, очень религиозный. Русская идея, подвиг какого-то христианина, который взошел на крест. Он военный, за Сталина, Сталин святой, самоотверженность. Для них насилие — праведное. Желание показать, кто тут сильный, подавить. Ты враг — значит, у тебя нет голоса.

Глава 13

Депрессия

Ольга, актриса

Эти скачки вызывали воодушевление и разочарование, но настоящий страх пришел позже, когда стало понятно, что нас собираются перебить поодиночке. Стали арестовывать всех причастных к кандидатам или активных — и с огромной жестокостью разгонять марши.

Друзья в России сердечно волнуются, спрашивают, а мне стыдно им рассказывать. Что я скажу? Я живу так, что не знаю каждый день, арестуют меня или нет. Что я ложусь спать, обнимаю дочку и счастлива, что рядом, потому что завтра могу не быть с ней? Что я вынуждена была отдать компьютер, потому что боюсь, что придут с обыском? У меня спрятаны деньги на черный день, я их храню у друзей, потому что придут с обыском и отберут. Адвокаты ни на что не влияют, только могут сказать родным, что человека пытают.

У меня друга посадили на три года. На него давят как на политического, очень долго держат в наручниках. Его мама ездила на свидание, я говорю: ну как там Влад? Она говорит: раны на руках начали проходить. Другой друг был волонтером штаба Бабарико — потому что Бабарико был меценатом, поддерживал белорусскую культуру, создал большое культурное пространство на улице Октябрьской, — и мой друг там работал барменом, варил кофе и делал вечеринки. Когда началась [предвыборная] кампания, он пошел волонтером, собирал подписи, потому что был благодарен за это пространство. Ему нечего предъявить, обвинений никаких — уже полгода сидит.

Еще у меня есть друг, у которого многолетняя депрессия. Когда всех стали сажать, он говорит: наконец вы поняли, что это такое — когда ты каждый день не уверен, что проснешься завтра, когда у тебя нет будущего, а есть только сегодняшний миг, и он очень плохой.

Борис, врач

Когда [19 ноября] задержали [Артема] Сорокина — [врача, который опроверг слова Лукашенко о том, что Роман Бондаренко был пьян], — это всех всколыхнуло в больнице. Мы встали лицом к стенке. Потом им помогали и деньгами, и на адвоката, и одежду для детей возили. У него трое детей, у них были обыски, забрали вообще все из дома — ни мобильника, ни ноутбука не оставили. Какие-то пятьдесят долларов подарили ребенку на день рождения, он положил их в кубышку, при обыске их тоже забрали.

Но все уже боятся — ипотеки, кредиты, дети учатся, если уволят, куда я подамся. Система здравоохранения абсолютно подконтрольна. Врач в этой стране существо бесправное. Тебя выбрасывают на обочину — все, тебя больше ни одна организация не примет. А ты больше ничего не умеешь.

Я каждый день просыпаюсь и думаю: почему это до сих пор тянется? В августе я думал: да пусть он катится ко всем чертям, собирает золотые слитки, грузит в самолет и улетает. А теперь мне хочется, чтобы его инсульт скосил, и мы бы его добили. Мы знаем, как лечить инсульт.

Федор, музыкант