Мы уходим в степи

— То-то и оно, что плохой, — майор вздохнул. Под столом забрякали пустые бутылки водки. Палыч покосился на меня, сказал. — Водку пришлось твою выпить. Чтобы скрыть улики. Не могли мы тебя подставить, комсорг Мишка. Никак не могли!

— Спасибо, товарищ майор.

— Помни, — снова выдохнул перегаром Палыч. — Родину любишь?

— Всем сердцем! — горячо воскликнул я, привставая.

— Молодец. А органы?

У меня перехватило дыхание. Неужто моя заветная мечта сбывается?

— И органы люблю, товарищ майор.

— Хотел бы работать?

— Это большая честь для меня, товарищ майор! Но после того, что я сделал…

Палыч застучал кулаком в верхнюю полку.

— Слышал, Дима? Для товарища Григорьева мы в большой чести.

— Для всех в чести, — сонно отозвался сотрудник сверху. — Дай поспать, Палыч. Не начинай с утра.

— Так вечер уже. Пора работать. Ладно, Мишка, справишься с заданием, подпишу рекомендации. Походишь годик вольнонаемным, а потом и младшего лейтенанта дадим. Если, заслужишь.

— А, что надо делать? — с жаром начал я.

— Как, что? — удивился Палыч. — Данные собирать.

— Какие?

— Да, вот. На вашу делегацию. С нее, пожалуй, и начнем. Печатать на машинке умеешь?

— Нет, — ответил я, поникнув головой. Работа в структуре была так близка и снова отодвинулась за горизонт.

— Тогда садись к столу и пиши. — Палыч уже достал лист бумаги и шариковую ручку.

— Что писать?

— Да всё. Все, что тут было, пока мы за тобой следы заметали, — сказал Палыч и покатал под ногой пустую бутылку. — Начни с товарища Розенберга. Не нравится он мне. Чувствую гнильцо какое-то исходит от товарища председателя профсоюза.

— Может, про кого другого? — предложил я, тяжело сглатывая. Розенберг был добр ко мне.

— И про другого тоже! Про всех. Потом напишешь. Начинай.

Глава 4

Первая неделя нашего пребывания в столице Германской Демократической Республики подходила к концу. Работа по наладке станков, как и говорили, шла в две смены. Приходилось помимо работы на станках, много читать технической литературы и ходить на лекции немецкого светилы, разработавшего эти станки. Суббота и воскресенье в ГДР как правило были выходными днями. «Вохэнэндэ» — как говорили сами немцы. Что означало в дословном переводе «конец недели». Наши германские коллеги, в основном такие же трудяги-пролетарии, с интересом смотрели на то, как мы постепенно осваиваем их станки. В контакт с немцами вступать было категорически запрещено. Если честно, то и особого желания не возникало. Язык мой был на уровне «Ви хайст ду» и еще пары слов, которые вошли в словарный запас моего деда. Он нахватался их на войне и с удовольствием применял в общении с такими же как он, стариками, проводившими свободное время за игрой в домино во дворе нашего дома.

Во время работы в цеху постоянно находился кто-то из представителей нашей и гэдээровской госбезопасности. Они также дежурили по сменам, следя за тем, чтобы у нас не возникало нежелательных контактов с германскими коллегами. Что интересно и наши и немецкие «особисты» были одеты практически одинаково. Даже прически у них были схожи.

Жили мы в общежитии, при заводе. Здание самого общежития находилось за пределами производства. Что имело свое преимущество. Если в цеху мы все, кто был непосредственно занят наладкой станков, были как на ладони. То выйдя за пределы производственной территории завода, недреманное око особистов уже не так зорко могло наблюдать за нами. Создавалось некое ощущение свободы и несколько наших товарищей охотно пользовались этим, уходя в «самоволку» по улицам столицы ГДР. Среди них непременным участником был и председатель профкома Розенберг. Несмотря на персональное задание, данное мне «товарищем Маем-Палычем», о сборе информации о том, кто, когда и где именно в отношении Розенберга я был всего лишь пассивным наблюдателем его отлучек. Сам же я старался покидать свою комнату и выходить из здания общежития только по необходимости. А точнее лишь на работу и на личные встречи с Палычем. Большого удовольствия от таких встреч я не испытывал, но желание работать в доблестных органах, заставляло поступаться некоторыми моими принципами.