Мы умирали по воле режиссёров

— Так, не приняли. Будет писать другой композитор. Ни то Паулус, ни то Раймондус. Эта им не подходит. Сказали, что к их фильму скоморошество этого столичного барда не подходит. Им нужна серьёзная музыка.

Я заглянул в его номер. Лицо у Володи было красным, жилы на шее раздуты, глаза наполнены гневом. От вчерашнего блаженства не осталось и следа. Несколько человек безучастно пребывали в номере. Марина стояла перед ним на коленях. Он сидел на диване, обхватив голову руками, и глухо рычал «Суки, суки, суки!».

Прошло пять лет. Вышел и растворился с экранов фильм про английского разбойника Робин Гуда без музыки Высоцкого, ни у кого не оставивший внятных воспоминаний. Видимо, власти видели в нём прообраз Ленина, а Володя этого не понял или не хотел понять и в своих балладах оставил его лесным разбойником. Наверное думал — они не заметят. А они заметили и «зарубили». «Зарубили» Володю. В сотый раз.

Никто не стал бастовать, выражать протесты и отказываться от гонорара. Только верный друг Робин Гуд — Боря Хмельницкий отказался озвучивать свою роль. Но это мало кого напугало и роль с удовольствием озвучил актёр Александр Белявский. У Робин Гуда и его «лесных» братьев износились до дыр джинсы, купленные на заработанные деньги. Володя с песнями в одиночку продирался к своему любящему народу через каждую подворотню и открытое окно. А денег всё равно не хватало. Иметь такую жену, нужно и самому быть в полном порядке. А для этого не раздражают власть, а её захватывают. Первое он делал изумительно, а на второе, во всяком случае к июлю 1980 года, уже был не способен.

Однажды в 1978 году мы летели с Володей на одном самолёте из Одессы в Москву. Я тогда ставил трюки в фильме «д'Артаньян и три мушкетёра» и заканчивал работу на «Сибириаде» у Андрея Кончаловского. Пока мы проходили регистрацию и поднимались по трапу Володя успел поделиться своими впечатлениями о командировке на Одесскую киностудию

— Ступил на Одесскую землю. Никого, даже машины с киностудии. Я, как человек необидчивый и богатый, сел в такси, поехал на киностудию. Там обо мне и знать не знают, кто, говорят, такой? Откуда? Зачем? Потом разобрались, извинились, сделали фото, послушали песни, заказали песни, рассказали про сценарий и повезли в гостиницу. Номеров нет. В ресторане говорят: русских не кормим. Лег спать голодным в номере у режиссеров.

Потом мы сели на разные места, уснули и попрощались только приземлившись.

Я работал в Москве на Олимпиаде и в один из вечеров после успешного открытия в Лужниках, поехал к своему приятелю Никите на Малую Грузинскую. Неожиданно, а он жил в этом же доме, встретил Володю, измождённого, нервного с помятым серым лицом. Его сопровождала не колдунья, но персонаж из их числа и ещё какие-то две тени. Говорил он сбивчиво и не понятно о чём. Долго и высокопарно представлял свою спутницу Олесю или Оксану. Точно я не расслышал, а переспрашивать не стал. Мне было всё равно. Ей он рассказывал про наши подвиги, постоянно вставляя "смотри, какой он высокий". Та лукаво щурила и опускала глазки. Похоже, она была счастлива. Я спросил про Марину. Ему это не понравилось и он насупил брови. Володя взглянул на меня тем демоническим взглядом, которым пьяные мужья смотрят на тех, кого подозревают в порочной связи со своей женой. Видимо у меня не получалось скрывать своё восхищение Мариной. Он показался мне брошенным и одиноким. Тянул за пуговицу и звал с собой, суля неземные радости. Потом попросил в долг денег, клятвенно заверяя, что на днях он получит солидный гонорар. И не было никого рядом, кто бы изменил их планы. Амок — почему-то промелькнул в мозгу давно читанный рассказ Стефана Цвейга. А как же Марина? — стучала в моей голове парадоксальная загадка. Я постарался побыстрее освободиться от их общества и мы разошлись в разные стороны праздновать очередной «удачный» вечерок.

Через несколько дней по Москве разлетелась весть, что Высоцкий умер. Я позвонил Боре. Он был подавлен. Спустя два дня я нехотя тащился в театр на похороны, опасаясь быть замеченным в порочащих связях. Но проблески стыда не позволяли оставить в такую минуту, как мне казалось, одинокого неприкаянного человека, с которым пересекались пути земной жизни. Да к тому же уже совсем мёртвого.