Мы, утонувшие

Миновали Вестергаде. Затем — Канатный двор. А дальше тянулись поля. Здесь мы бродили, когда хотели размять ноги, а город становился тесным. Вдоль дорог высились древние подстриженные тополя с растрескавшимися от старости стволами. Свои права на них мы утверждали с помощью гвоздей и досок. Мы превращали их в хижины с лестницами, комнатами и чердаками. Это были наши крепости, из них мы правили полями. Но каждый раз их надо было завоевывать заново. Деревенские тоже предъявляли на них права. Дети земли, крепкие, угрюмые, они ощущали свое право первородства в борьбе за вольные поля. Но нас было больше. Мы приходили сюда только толпой, готовые к войне, и уходили победителями. Они, туземцы, защищали свою землю с дикарской яростью. Но мы были сильнее и не знали пощады.

— А он сдюжит? Далеко ведь, — спросил Нильс Петер.

С черных губ Каро свисала слюна, он с трудом поспевал за нами. Все это было так не похоже на привычную жизнь комнатной собачки, принадлежавшей толстой учительше.

— Коли Лоренс сдюжит, то сдюжит и Каро, — сказал Йосеф и с размаху хлопнул Лоренса по упитанному плечу.

Лоренс аж побагровел от натуги. Плечи и грудь его вздымались, он со свистом втягивал воздух, будто где-то внутри у него была дырка. Лицо у парня заплыло жиром, и, когда его били по щеке, весь этот студень смешно трясся. Один только толстый носик оставался на месте, а губы тряслись. В глазах у Лоренса в таких случаях появлялось жалобное выражение, будто он хотел попросить прощения за свою безобразную толщину.

— Смотрите, какой он мерзкий! — воскликнул маленький Андерс, показывая на Каро. — Фу, слюна течет.

— И ножки как у тумбочки. Это разве собака?

Каро в ответ бодро залаял. У него появилась компания, он даже не подозревал, что его ждет. Разве мог он, невинное животное, вообразить такое? Но в наших глазах пес не был невинным. Ведь он был псом Исагера. От ненависти, которую мы питали к нашему мучителю, его собаке было не уйти. На бегу мы отмечали удивительное сходство между уродливой приплюснутой мордой собачки и внешностью учителя.

— Только очков не хватает, — заметил Альберт, и все засмеялись.

Мы направлялись к высокому глинистому обрыву перед Драйетом (там когда-то был брод)[10], но еще прежде, чем мы туда добрались, Каро сдулся. Он не привык ходить дальше, чем от корзинки до миски и обратно. Короткие лапки его подкосились, и он, обессилев и истекая слюной, повалился на брюхо.

Только зря он думал, что так просто отделается.

То, что крутилось в наших мозгах, нельзя было осуществить в чистом поле.

Ханс Йорген взял собаку на руки. Каро радостно лизнул ему лицо, и наш предводитель скорчил гримасу.

— Фу! — закричали мы хором.

И продолжили забег. Возбуждение росло. Мы сгорали от нетерпения. Спустившись с первого холма, а затем поднявшись на второй, мы миновали межу и выскочили к обрыву. Это место всегда нас притягивало. Головокружительная высота, каменистый берег и море — море везде, насколько хватает глаз. Глядя на море с края обрыва, мы чувствовали себя причастными к некоему таинству, ведь мы знали: перед нами раскинулась наша собственная жизнь. Мы часто сюда приходили и стояли, не в силах промолвить ни слова.

Отвесные склоны здесь были со всех сторон. В жирной глинистой земле на крутых склонах росли пальцекорник, тысячелистник и пижма. Можно было спрыгнуть прямо в пустоту с края обрыва и вновь обрести почву под ногами несколькими метрами ниже. Казалось, спускаться было негде, но склон все же покорялся нашим осторожным попыткам. Не всегда обходилось без царапин, но в риске и был весь смысл: зачем же иначе было бы лезть?

И сейчас мы стояли на краю и смотрели на Балтийское море. Ханс Йорген по-прежнему держал Каро на руках. Пес снова залаял. Наверное, вообразил, что мы хотим показать ему весь мир. Мы не сговаривались. Нужды не было. Все знали, что произойдет.

Ханс Йорген принялся раскачивать Каро, держа за передние лапы. От боли пес пытался укусить его, но его толстая шея была слишком короткой. Зубы хватали воздух, бедняга то ли скулил, то ли рычал. Задние лапы скребли по воздуху, словно в поисках опоры.

— Нильс, продай-ка нам муки! — закричал Ханс Йорген, и мы подхватили:

— Испечем мы пирожки!

Ханс Йорген отпустил Каро, и пес, описав большую дугу на фоне затянутого облаками осеннего неба, стал падать на каменистый берег. Он сучил лапами и извивался всем своим толстым тельцем. Как же смешно это выглядело! Мы столпились у самого края, чтобы увидеть, как он приземлится. Сначала не было слышно ни звука. Собака неподвижно лежала на боку. Потом раздался жалобный скулеж — не вой, а словно кто-то обессиленно плакал. Каро медленно поворачивался, пока не перевернулся на живот. Попытался подняться, но не смог. Задние лапы отнялись. Передние скребли землю. Снова и снова: нам все было слышно. Голос у Каро был как у ребенка, не как у зверя, очень резкий, одновременно слабый и пронзительный.

В этот миг нашему торжеству пришел конец.