Мы, утонувшие

И шагнул вперед. Снежок, попавший прямо в лицо, ослепил его. Затем настал черед затылка. Исагер шатался от боли и опьянения.

— Негодяи! — закричал он снова.

Но голос его стал слабее. В нем послышалась жалоба — и страх.

Этого мы и добивались. Шутки кончились. Теперь-то он узнает нас по-настоящему. Он отступал, и с каждым его шагом уменьшался наш страх. Мы вошли во вкус собственной умножившейся силы, и нам захотелось большего. За пределами класса Исагер был никем, старым пьянчугой, блуждающим среди метели. Но не таким он нам казался. Мы поймали самого дьявола, в наших руках оказался источник всех наших страданий. Мы не могли его пощадить. Тогда страх остался бы с нами навечно. В тот раз, в классе, Ханс Йорген поставил Исагера на колени, заломив ему руку за спину, но, даже стоя на коленях, учитель сохранил свою власть над нами, и Хансу Йоргену пришлось его отпустить.

Но на этот раз врагу не уйти.

Мы временно отступили. Исагер протер глаза от снега, но нигде нас не увидел. Он решил, что спасся, но таков и был наш план. Нетвердой походкой учитель потащился дальше через сугробы. На шапку махнул рукой. Мы слышали, как он бормочет, и знали: это он проклинает нас. И тут мы атаковали снова: новые снежки, все тверже и тверже, чистый лед. Так близко невозможно промахнуться. Все равно что давать пощечины: по одной щеке, по другой. Голова Исагера болталась из стороны в сторону. Почувствуй же, какова наша плетка! Мы не издавали ни звука. Зато он всхлипывал и стонал. С каким удовольствием мы измолотили бы всю его мерзкую рожу!

Мы прекратили обстрел. Не хотели, чтобы он свалился на Киркестраде, где его могут найти еще до того, как мороз доведет дело до конца.

Мы позволили ему дойти до самого угла с Нюгаде, а затем снова окружили и погнали вперед. Хотели добраться до безлюдного района у порта, где по ночам никто не ходит. Мы довели шатающегося и спотыкающегося Исагера почти до Буегаде. Время от времени он падал головой в сугроб, и мы ждали, пока он не поднимется на ноги.

Учитель ревел.

Ужасный звук не пробудил в нас сочувствия. Метель гасила все прочие звуки, и мы слышали лишь плач нашего мучителя. Слезы текли по его щекам, превращаясь в лед. Хлопья снега висели на бакенбардах, которые казались очень длинными и обтрепанными. Слышались плач и бормотание. Проклинал ли он нас, как всегда, или молил о пощаде? Понять было невозможно, да мы и не пытались. Дьявол наконец-то оказался в нашей власти.

Исагер прижался к стене жилого дома и споткнулся о ступеньку лестницы одного из тех островерхих фахверковых зданий, что стояли в конце Нюгаде. Падая на скрытую снегом лестницу, он выставил руки, и Ханс Йорген попал твердым как камень снежком прямо ему в нос. Было темно, но на белом фоне стало видно, как закапала кровь и на снегу расползлось сначала маленькое, потом большое пятно. Исагер повернул голову в нашу сторону и заблеял от страха. Из его носа, болтаясь, свисала кровавая сопля.

Ханс Йорген швырнул еще один снежок, но промахнулся. Снежок попал в дверь.

В доме зажегся свет, замерцал за стеклами окон, покрытыми ледяными узорами.

— Кто там?

Мы услышали какую-то возню в прихожей.

И сбежали. По Буегаде через метель шел, размахивая фонарем, Крестен Хансен. Пылающий фитиль отбрасывал неверные отсветы на его изуродованное лицо. Он стал сторожем. Спал днем, а ночью ходил по городу, чтобы не показывать никому своего лица. Выглядел он жутко. И тем не менее это ему пришлось посторониться, когда мы промчались мимо. Он уронил фонарь в сугроб, стало совсем темно.

На следующий день Исагер не встретил нас у дверей школы. Мы вошли в пустой ледяной класс. Все молчали. Было очень тихо. Так странно. Мы не испытывали облегчения. Не могли представить себе мир без Исагера. Он что, умер?

Вошел помощник учителя Ноткьер и сообщил, что учитель болен. Нам велено было отправляться домой и приходить завтра.

На следующий день класс был пуст, но в печке горел огонь. Вновь показавшийся Ноткьер сообщил, что болезнь Исагера затянется, а пока нас будет учить он, однако количество уроков сократится, потому что ему надо еще заниматься с девочками.

Как учитель Ноткьер был не намного лучше Исагера. Он тоже держался малого катехизиса, в котором мы ничего не понимали, и «Задачника» Крамера, в котором он сам ничего не понимал. Но он нас не бил. Время от времени Ноткьер спрашивал, все ли нам понятно из его объяснений. С облегчением мы говорили: «Нет». Он не злился, не называл нас ослами, не раздавал «дукатов». А начинал объяснять сначала.

Снег не таял, но мы не забивали дымоход, не подсыпали песок в чернильницы. Лишь немногие из нас прогуливали. Мы как будто хотели вознаградить Ноткьера.

Нам сказали, что у Исагера воспаление легких; родители, однако, поговаривали, будто он заблудился во время метели.

— Наверняка пьяный был в стельку, — говорили мужчины. Женщины на них шикали.