Мы в порядке

— Это началось прямо перед твоим приездом, когда я собралась в магазин. Я уже хотела спуститься, но вдруг испугалась, что застряну и никто об этом узнает. Что ты приедешь, а мой телефон не будет ловить.

— Лифты здесь часто застревают?

— Не знаю.

— А ты когда-нибудь слышала о таких случаях?

— Нет. Но они же старые.

Мейбл подходит к лифту. Я следую за ней.

— Он такой роскошный, — говорит она.

Каждая деталь этого здания богато украшена. Выгравированные на латуни листья, гипсовые завитки над дверью. В Калифорнии нет таких старых построек. Я привыкла к простым линиям, к незамысловатым домам.

Мейбл нажимает кнопку, и двери открываются так, будто только нас и ждали. Я отодвигаю железную решетку. Мы заходим в кабину с деревянными стенками, освещенную люстрой. Двери закрываются. Мы третий раз за день оказываемся в замкнутом пространстве, но впервые — по-настоящему вместе.

На полпути вниз Мейбл нажимает кнопку «стоп».

— Что ты делаешь?

— Давай посмотрим, каково это, — говорит она. — Тебе это может быть полезно.

Я мотаю головой. Это не смешно. Смотритель видел, что мы в порядке. Он уехал. Мы можем проторчать тут несколько дней, прежде чем он забеспокоится. Я ищу кнопку, чтобы поехать дальше, но Мейбл говорит:

— Да вот она. Мы можем нажать ее в любую секунду.

— Я хочу нажать ее сейчас.

— Правда?

Она не издевается надо мной, а спрашивает серьезно. Правда ли я хочу так быстро уйти. Правда ли хочу спуститься на третий этаж, где нам некуда идти, кроме моей комнаты; где нас не ждет ничего нового, никакой вновь обретенной легкости или понимания.

— Ладно, — говорю я. — Может, и нет.

* * *

— Я много думала о твоем дедушке, — говорит Мейбл.

Мы уже несколько минут сидим на полу, прислонившись к противоположным стенкам лифта. Мы обсудили форму кнопок и то, как интересно преломляют свет кристаллики люстры. Мы перебрали в памяти разные виды древесины и остановились на том, что панели сделаны из красного дерева. Похоже, теперь Мейбл думает, что пора поговорить о более важных вещах.

— Боже, он был такой милый.

— Милый? Ну нет.

— Ладно, извини. Звучит как-то снисходительно. Но эти его очки! Свитера с заплатками на локтях! С настоящими заплатками, которые он сам пришивал, потому что рукава протерлись. Он был настоящим.

— Я понимаю, о чем ты, — говорю я. — Но это неправда.

Я не скрываю раздражения, и мне даже не стыдно. Каждый раз при мысли о нем внутри меня разверзается черная дыра, и я еле дышу.

— Ладно, — произносит она тише. — Я все неправильно делаю. Просто не так выразилась. Я пыталась сказать, что любила его и скучаю по нему. Знаю, мои чувства никак не сравнятся с твоими, но я все равно по нему скучаю. И я подумала, может, тебе приятно будет знать, что о нем думает кто-то еще.

Я киваю, не зная, что еще сказать или сделать. Я хочу выбросить его из головы.

— Жаль, что не было поминок, — говорит она. — Мы с родителями думали, что ты нас позовешь. Я уже собиралась бронировать билеты.

Теперь и в ее голосе сквозит досада. Потому что я повела себя не так, как должна была, и потому что у Дедули не было в семье никого, кроме меня. Родители Мейбл предлагали мне помочь с поминками, но я им не перезвонила. Сестра Жозефина тоже звонила, но я и ей не ответила. Джонс оставлял голосовые сообщения, которые я так и не прослушала. Вместо того чтобы горевать, как нормальный человек, я сбежала в Нью-Йорк, хотя до учебы оставалось еще две недели. Я остановилась в мотеле и целыми днями смотрела телик. Ела в одной и той же круглосуточной забегаловке и вообще не следила за временем. Вздрагивала от каждого телефонного звонка. Но стоило выключить мобильный, как я оказалась в полном одиночестве, — хотя в глубине души продолжала надеяться, что он вот-вот позвонит и скажет, что все в порядке.

Я боялась призраков.

Меня тошнило от самой себя.

Я укутывалась в одеяло с головой, а выходя на улицу, думала, что ослепну.

— Марин, — произносит Мейбл. — Я проделала весь этот путь, чтобы ты не смогла уйти от разговора.

По телику крутили сериалы. Рекламу автомобилей, бумажных полотенец, средств для мытья посуды. «Судья Джуди»[13] и «Шоу Опры Уинфри». Always, Dove, «Мистер Пропер». Закадровый смех. Крупные планы заплаканных лиц. Расстегнутые рубашки. Хохот. Протестую, ваша честь. Принято.

— Я уже подумала, что ты потеряла телефон. Или что не взяла его с собой. Я себя чувствовала каким-то сталкером. Все эти звонки, письма, сообщения. Ты хоть представляешь, сколько раз я пыталась до тебя достучаться? — В глазах Мейбл стоят слезы. Она горько усмехается. — Что за глупый вопрос. Конечно, представляешь. Ты ведь получила все те сообщения, просто решила на них не отвечать.

— Я не знала, что сказать, — шепчу я. Это звучит совсем по-дурацки — даже для меня.

— Может, расскажешь, почему ты так поступила? Я все гадала, что же такого я сделала, что ты выбрала такую тактику поведения.

— Не было никакой тактики.

— А что тогда? Все это время я говорила себе, что ты просто переживаешь огромное горе и тебе не до меня. Иногда эта мысль помогала. А иногда — нет.