Мы в порядке

— Моя любимая картина называется «Две Фриды». В принципе, этим все и сказано. На ней две Фриды сидят рядом на скамейке. На одной — длинное белое платье с кружевным верхом и высоким воротником, а на другой… Не помню. Что-то более свободное. Но самое интересное — что на картине видны их сердца. Они то ли просвечивают изнутри, то ли вытащены наружу. Картина немного жутковата, как и многие другие ее полотна, но еще она по-настоящему впечатляющая и красивая.

— Я бы хотела на нее посмотреть.

— Могу найти. Подожди секунду.

Я открываю глаза.

Мы сидим в моей комнате.

Руки больше не дрожат.

Мейбл берет с моего стола ноутбук и принимается за поиски. Затем садится поближе и ставит ноутбук нам на колени. Картина выглядит почти так, как описала ее Мейбл, только кое-что она забыла: позади Фрид — серо-синие штормовые облака.

— Не могу понять, — говорю я, — беда надвигается или уже миновала.

— Или только что грянула, — подхватывает она. — Что-то не так у них с сердцами.

Сердца женщин соединены тонкой красной линией. Кровеносным сосудом. Кровь течет к Фриде в белом платье, а в руке у нее ножницы.

— Смотри, у этой сердце внутри, и оно изранено, — указываю я. — А у другой сердце, кажется, снаружи… Оно все еще цело.

— Ты права, — соглашается Мейбл.

Другая Фрида тоже что-то держит.

— Что у нее в руках?

— Это крохотный портрет Диего Риверы[20]. Она нарисовала картину во время их развода.

— Так значит, эта картина — об утрате, — подытоживаю я.

— Думаю, да, — отвечает Мейбл. — Мой преподаватель говорит так же. Но разве это не слишком просто?

Я поворачиваюсь к ней.

— Чем сложнее, тем лучше?

Она улыбается.

— Ну разумеется.

Я снова смотрю на экран.

— Может, картина в самом деле так проста, как кажется. Раньше она была одним человеком. У нее были целое сердце и любимый мужчина. Все было легко. А затем что-то случилось, и она изменилась. Теперь она ранена.

— Ты пытаешься мне что-то сказать? — спрашивает Мейбл. — Наконец-то отвечаешь мне? Если тебе удобнее изъясняться таким образом, я с радостью найду кучу других картин для анализа.

— Нет, — говорю я. — То есть в какой-то степени да — я понимаю ее чувства. Но я не пытаюсь тебе ничего сказать. Просто смотрю на картину.

— Больше всего мне нравится то, что они держатся за руки прямо в середине картины. Это особенно важно. Я думаю, в этом весь смысл.

— Ноу этого жеста может быть много значений.

— Например? Я думаю, что Фриды просто до сих пор связаны. Даже если она изменилась, она осталась собой.

— Может быть, — говорю я. — А может, здесь кроется нечто иное. Например, целая Фрида пытается притянуть к себе раненую, будто хочет исправить то, что случилось. Или раненая Фрида тянет прежнюю себя в новую жизнь. Или они почти уже отделились друг от друга и держатся за руки за миг до того, как окончательно расстанутся.

Мейбл смотрит на картину.

— Напомни, почему ты решила поменять основной предмет?

— Потому что лучше, если окажется, что их соединенные руки и правда символизируют лишь крепкую связь, — тогда не нужно думать о других вариантах. Разве нет?

— Нет, — отвечает она. — Совсем нет. Гораздо лучше видеть, что в одной картине может быть целое множество смыслов. Теперь я буду любить ее еще больше.

Она откладывает ноутбук на кровать. Потом встает и пристально смотрит на меня.

— Серьезно? Естественные науки?

И тут комната погружается во тьму.

Мы решаем, что беспокоиться не о чем: хоть в комнате и становится холоднее, у нас есть куртки и одеяла. Если будет совсем худо, пройдемся по комнатам и соберем свечей. Пока же мы зажгли свечки-таблетки, которые отыскали в ящике у Ханны.

Глава девятая

Наши телефоны еще заряжены, но мы ими почти не пользуемся, да и в любом случае вайфай уже не работает.

— Помнишь, как вырубили электричество в девятом классе?

— Я тебя еще всю ночь донимала своим чтением.

— Да, ты читала Сильвию Плат[21] и Энн Секстон [22].

— Точно. Всякие мрачные стихи.

— И забавные тоже.

И дерзкие, добавляю я. Помню, какой мощный заряд заключался в этих текстах, — я чувствовала в них опасность и силу. Особенно в «Леди Лазарь» и «Папочке» Энн Секстон, а еще в ее переложениях сказок.

Кстати, мы слушали записи Сильвии Плат на литературе, и, оказалось, ее голос звучит совсем не так, как я представляла.

Я знаю эти записи. Обычно я слушаю их онлайн поздно ночью. Каждое ее слово — как удар кинжала.

— А как ты его представляла? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами.

— Наверно, как твой.

Мы снова замолкаем. Становится все холоднее, и в душе нарастает тревога. Вдруг мы не сумеем открыть замки? Вдруг электричества не будет еще несколько дней? Вдруг мы так замерзнем во сне, что не сможем вовремя проснуться и спастись?

— Пожалуй, стоит выключить телефоны, — говорю я. — На случай, если они нам понадобятся позже.

Мейбл кивает. Она смотрит на мобильный. Интересно, хочет ли она сначала позвонить Джейкобу? Свет экрана озаряет ее лицо, но я не могу разобрать его выражение. Затем она нажимает кнопку, и лицо вновь растворяется во мраке.