Мы вас построим

– Надо дождаться ночи. Ночью все осы спят в своих гнездах. Ты подбираешься к их дому и засыпаешь песок прямо в дырку, получается что-то вроде кургана. Слушай дальше. Ты думаешь, что убил их, но это не так. Дальше происходит вот что. Утром осы просыпаются и обнаруживают, что выход засыпан. Тогда они начинают рыть ход в песке, чтоб пробиться наружу. Возникает вопрос, куда же девать отработанный песок? Да некуда, только внутрь гнезда, в его другие части. Так что осы организовывают цепочку и песчинка за песчинкой передают этот мешающий груз в заднюю часть своей норы. Беда в том, что песок тяжел и его много. На расчищенное место тут же сверху сыплется новый.

– Ясно.

– Разве это не ужасно?

– Действительно, – согласился я.

– В результате осы, можно сказать, собственноручно заполняют свое гнездо песком. Причем чем усерднее они трудятся, тем ужаснее результат. Они замурованы. Все это похоже на какую-то восточную пытку, не правда ли? Так вот, Луис, когда я услышала про такой способ, я подумала: «Господи, лучше уж умереть! Я не хочу жить в мире, где происходят подобные вещи».

– И когда ты узнала обо всем этом?

– Очень давно. Мне было семь лет, Луис, и я тогда представила себе, каково находиться там, в гнезде. – Не останавливаясь, она вдруг схватила меня за руку, глаза ее плотно зажмурены. – Вот я сплю. Вокруг темно. Рядом со мной сотни, тысячи таких, как я. И вдруг – бах! Шум откуда-то сверху.

Прис плотно прижалась ко мне, но продолжала идти нога в ногу со мной.

– И вот мы дремлем… неподвижные, холодные, как земля вокруг. Затем солнышко просыпается, становится теплее, мы просыпаемся. Но почему вокруг так темно? Где обычный свет? И вот мы начинаем искать выход. Его нет! Мы напуганы. Что происходит? Мы стараемся действовать организованно, не паниковать. Никаких лишних движений – кислорода мало, мы выстраиваемся в цепочку, работаем молча и энергично.

Она по-прежнему шла с закрытыми глазами, держа меня за руку. У меня возникло чувство, будто я веду маленькую девочку.

– Мы никогда больше не увидим дневного света, Луис. Абсолютно неважно, сколько песчинок мы перетащим. Мы продолжаем работать и ждать. Но все бесполезно. Никогда. – Ее голос дрогнул в отчаянии. – Мы мертвы, Луис. Все, там внизу.

Я сжал ее пальцы и попытался стряхнуть наваждение.

– Как насчет чашки кофе?

– Нет, спасибо, – покачала она головой. – Хочу просто прогуляться.

Мы пошли дальше, теперь на расстоянии друг от друга.

– Луис, – сказала Прис, – все эти насекомые: осы, муравьи – они такие сложные. Ведь там, внизу, в их гнездах кипит жизнь. Они трудятся…

– Да, а еще есть пауки.

– Пауки – это отдельная история. Возьми хотя бы дверного паучка. Подумай, что он должен чувствовать, когда очередной кто-то приходит и разрушает его паутину.

– Наверное, он говорит: «Черт побери!» Или что-то в этом роде.

– Нет, – спокойно возразила Прис. – Сначала он чувствует ярость, а затем безнадежность. В первый момент ему больно, он попытается тебя ужалить, если ты дашь ему такую возможность… А потом его накрывает медленное, ужасное отчаяние. Он знает, что все бесполезно. Даже если он соберется с силами и отстроит свой домик, это произойдет вновь.

– Тем не менее пауки всегда остаются на старом месте и восстанавливают свою паутину.

– Они вынуждены так делать. Сила инстинкта. Вот что делает их жизнь ужасной: они не могут, как мы, плюнуть на все и умереть. Они должны продолжать.

– Послушай, Прис, тебе надо посмотреть на вещи с другой стороны. Все не так уж плохо. Ты занимаешься отличной творческой работой. Взять хотя бы твою мозаику или симулякра… Подумай об этом и брось хандрить. Разве у тебя не поднимается настроение, когда ты смотришь на творения своих рук?

– Нет, – ответила Прис. – Потому что все, что я делаю, не имеет смысла. Этого недостаточно.

– А что достаточно?

Прис задумалась. Она открыла глаза и отпустила мои пальцы. Причем сделала это автоматически, не задумываясь. Рефлекс, подумал я. Как у паука.

– Не знаю, – сказала она наконец. – Но я чувствую: как бы упорно я ни трудилась и сколько бы времени ни потратила – этого будет недостаточно.

– И кто же выносит вердикт?

– Я сама.

– А ты подумай, что ты почувствуешь, когда твой Линкольн оживет?

– Я и так знаю, что именно я почувствую – еще большее отчаяние.

Я смотрел, не понимая. Но почему? Отчаяние от успеха… бессмыслица какая-то. А что же тогда при провале? Восторг?

– Послушай, – сказал я. – Мне хочется рассказать тебе одну историю. Может, она тебе поможет.

– Давай. – Она внимательно смотрела на меня.

– Как-то я зашел на почту в маленьком городке, в Калифорнии. И там, на карнизе, были птичьи гнезда. Так вот, один птенец то ли выпал, то ли вылетел, но, так или иначе, он сидел на полу, а его родители взволнованно суетились вокруг. Я пошел к нему, чтоб попробовать положить его обратно в гнездо, если получится. – Я помолчал. – И знаешь, что он сделал, когда я подошел?

– Что?

– Он открыл рот. Очевидно, ждал, что я его покормлю.

Прис молчала, нахмурившись.