Мы вернёмся (Фронт без флангов)

Понимая, как важно для отряда установить связь с партизанами и партийным подпольем, определенно действующим в городе, Млынский обратился за помощью к Матвею Егоровичу.

– Выручайте!

Дед Матвей пригладил реденькие волосы прокопченными табаком сухонькими пальцами, покрутил обвислые усы, почесал просвечивающийся затылок. Все свидетельствовало о том, что Млынский поставил перед ним очень сложную задачу и дать ответ не так-то просто. Это, если серьезно отвечать.

Молчал дед, молчал и Млынский, понимая: торопить с ответом нельзя, как-никак старику семь десятков лет. Шутка ли?

Матвей Егорович зажал в кулаке бороду.

– Тяжковатое дело ты для меня придумал, командир.

– Знаю, что нелегкое, потому и обращаюсь к вам. В этих местах вы каждую тропку знаете. Главное – людей знаете, и они вас. Понадобятся помощники, подберете без промаха. Не так ли?

– Так-то оно так, да так гни, чтоб гнулось, а не так, чтоб лопнуло. Не хвастая, скажу, командир, до войны ко мне доверие имел и стар и млад. Как теперича – не заверяю. Война повышибла люд из насиженных гнезд. Кто ушел, кто пришел. Перемешались люди, что грибы в кузове. Не к тому сказ, чтобы от дела стороной пройти. Я так понимаю: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Вот и маракую, как исправнее сделать. И не сомневайтесь: в жизни никого не подводил, не обманывал.

– А вот фашиста надо обмануть.

– Какой же ента обман, – ответил дед тоном, не допускающим возражения. – Ента, само собой разуметь надобно, военная хитрость.

– Так по рукам, Матвей Егорович?

– По рукам, командир!

Грозно шумит ночной лес, накрапывает холодный осенний дождь. Пробирается по невидимым тропинкам дед Матвей. Крупные капли отстукивают дробь на потертой кожаной шапке, струйками скатываются за воротник, отчего старик ежится, то и дело поправляет воротник, натягивает поглубже шапку.

Промокший до нитки, он добрался наконец до своего поселка, из которого ушел с отрядом, оставив здесь жену, Анастасию Васильевну. Поднялся на родное крыльцо – и стало на душе как-то легче и светлее. Сейчас заберется на жаркую печь, добротно сложенную им!

Дед Матвей постучал в окно, прислушался. В ответ ни звука. Постоял немного, постучал сильнее. Анастасия Васильевна проснулась. Не спросила даже кто. По стуку, хорошо ей знакомому, узнала: ее Матвей пришел. Засветила лампу и скорее к двери, откинула засов, распахнула.

– Мат-ве-юшка!

Не торопясь он вошел в комнату, сбросил мокрую одежду, обтерся рушником.

– Цыть, Настаська. Не помер, чего голосить.

– Не буду, Матвеюшка, не буду. Я от радости, что живой. Покормить тебя, Матвеюшка, да на отдых? Небось намаялся?

– Кончился наш отдых, Настенька. Слыхала, как немчура прет?

– Слыхала, слыхала, Матвеюшка. Голова ходит кругом от того, что люди говорят.

Кряхтя, она вытащила из печи противень с пирогами, поставила на стол.

– Испробуй, Матвеюшка. Для тебя старалась. – Приложила ладонь к груди. – Сердцем чуяла, что наведаешь меня. Испробуй, да поспи.

– Оно, конешна, не грех соснуть маленько. Утром конец побывке.

– Ты что, рехнулся, Матвей? Какой из тебя вояка? Ай не отвоевал своего? Нам помирать пора, а он "на побывку". Нехай молодые воюют, а тебе место на печи, – растревожилась Анастасия Васильевна.

– Ты что затараторила, Настенька? Словно ахтомат!

– А кто дрова на зиму заготавливать должон? Картошка вон не копана, крыша худая, а он конец побывки уже объявил.

Анастасия Васильевна бросила сердитый взгляд на мужа и полезла на печь.

Дед Матвей сменил мокрое белье на сухое, присел к столу, принялся за пироги. Заметив, что жена следит за каждым его движением, чмокнул от удовольствия, облизал пальцы.

– Сердитая ты у меня, Настенька! Таперича немец нахалистый, да больно сильный пошел. Одолеть его только всем народом можно. Намедни что командир сказал? Запамятовала? Напомню. Он сказал так: "У нас выбор имеется – победить немца или умереть".

Дед Матвей почесал затылок, продолжал:

– По моему разумению, помирать нам ни к чему. Коли так, один выход – победить. Вот и выходит, Настенька, что сидеть мне возле твоего подола никак нельзя.

Анастасия Васильевна спустила ноги с печи.

– Матвеюшка, ты же хворый. Как воевать будешь?

– Как все, – ответил Матвей. Выпрямился, стал подкручивать усы. – Чем не гусар? – Укладываясь спать, наказал: – Собери, Настенька, мне чистое бельишко. На зорьке в город путь держать буду.

– Соберу, соберу, – с досадой отозвалась Анастасия Васильевна. Она не спросила, зачем Матвею понадобилось тянуться так далеко. Сколько живут вместе, лишних вопросов никогда не задавала. Значит, нужно. Всю жизнь такой беспокойный – до всего дело есть. За то и народ уважает его. Вздохнула, поправила на Матвее ватное одеяло.

Чуть свет Матвей Егорович был уже на ногах. Положил в вещевой мешок плотничий инструмент, харчишки, наполнил самосадом кисет, не забыл и флягу с первачом. Анастасия Васильевна проводила до калитки – дальше не разрешил. Вытерла уголком головного платка, подарок Матвея, набежавшие слезы.

– Побереги себя, Матвеюшка. Фашист – он ни за что убивает…

– Для народа иду, Настенька. И не реви. Не помер же и не собираюсь пока ишшо.