Мы вернёмся (Фронт без флангов)

– Если скажу, что "преотличное", – все равно не поверишь… Наташа говорит, что ходить можно будет недели через две-три.

– Слушайся ее, – посоветовал Афанасьев, протягивая комиссару расшифрованные радиограммы Центра.

– Сложная задача!

– Да. Нужно разузнать, какие пропуска действительны в городе, какой порядок передвижения поездами, проживания в гостиницах, насколько надежны наши документы прикрытия. А чтобы получить ответ, нам "язык" нужен вот так. – Капитан провел пальцем по горлу.

– И "язык" знающий, способный ответить на все эти вопросы. Попробуй поохотиться на шоссе.

– Этот вариант и изберем, Петр Тимофеевич.

– Не сочти за мелкую опеку, за азбучную истину, что ли… – Белецкий замялся.

– Говори, говори.

– Людей береги и себя… пожалуйста…

Капитан понимал – Белецкий тяжело переживает, что он пусть временно, но выбыл из строя, видит, что на каждого разведчика легла дополнительная тяжесть той ноши, которую должен был нести он, да и ухаживать за ним. приходится… Чтобы поддержать товарища, почти официально сказал:

– Я займусь операцией по захвату "языка", а ты, Петр Тимофеевич, отвечаешь за тех, кто останется на базе, и за базу, конечно.

– Добре! – повеселел комиссар. – Не беспокойся. В случае чего будем биться до последнего патрона, а последний – себе.

Когда Афанасьев ушел, Белецкий, морщась от боли, поднялся с лежанки и, прикусив нижнюю губу, стал медленно передвигаться по землянке из угла в угол. Занятый трудным делом, не заметил, как вошла Наташа.

– Петр Тимофеевич! – вскрикнула она испуганно. – Не мучайте себя! Немедленно ложитесь или…

– Невмочь мне, Наташа, быть обузой! Мне побыстрее надо научиться ходить! – И комиссар зашагал еще решительнее.

– Но вы навредите себе! Что вы делаете! Петр Тимофеевич! Ну вот…

Наташа успела подхватить Белецкого, помогла добраться до лежанки.

– Не надо больше, не надо… – уговаривала она Белецкого, как ребенка, вытирая носовым платком крупные капли пота на побледневшем лице комиссара…

На операцию Афанасьев взял Дьякова, Карлышева, Дьяура, Курбанова. К шоссейной дороге подошли под утро в густом тумане. Выбрали место, где шоссе у обрыва делает крутой поворот. Спилили березу, положили у обочины, а сами залегли в кустарнике. Курбанов взобрался на дерево, имея указание дать сигнал, когда появится легковая машина.

Через час промчался бронетранспортер. За ним несколько крытых грузовых машин. Потом еще несколько грузовых машин с солдатами. Наконец-то Курбанов трижды прокуковал, торопливо слез с дерева.

– Идет! Одна!

Березу положили поперек дороги.

Легковая машина неслась на большой скорости. Тормоза взвизгнули, машина остановилась в трех-четырех метрах от дерева. Тут же к ней подбежали разведчики.

– Хенде хох! – скомандовал Афанасьев, держа автомат наготове.

В машине на заднем сиденье были два офицера. Они подняли руки, а шофер выскочил на дорогу, побежал, как обезумевший, по шоссе.

– Цурюк! Цурюк! – крикнул Карлышев.

Шофер побежал еще быстрее. Карлышев дал короткую очередь.

Разведчики обезоружили офицеров, вытащили из багажника три чемодана. Карлышев обыскал водителя, документы переложил в свой карман, а труп втащил в машину, завел мотор, направил автомобиль в обрыв. Кувыркаясь, он врезался в сосну, загорелся.

Привал сделали в чаще леса, отойдя от шоссе километров десять. И только сейчас поняли, как им повезло: за те считанные минуты, потраченные на операцию, других машин не появлялось.

– Да, – сказал Афанасьев. – Вот когда можно понять цену везения!

Наскоро ознакомились с документами, топографическими картами. В чемоданах было выходное обмундирование, несколько блоков берлинских сигарет, французские духи. В одном из чемоданов планшет, а в нем служебные бумаги. Одна из них особенно заинтересовала Афанасьева: это был список советских активистов. На списке чья-то резолюция: "Арестовать и расстрелять".

Судя по удостоверениям личности, пожилой офицер имел звание штурмбанфюрера и являлся офицером городского гестапо, а молодой гауптман – офицером связи.

Афанасьев обрадовался: штурмбанфюрер и гауптман знают немало! И решил тут же допросить их. Начал с гауптмана, который показался ему более подкладистым. Но тот высокомерно заявил:

– Я дал присягу фюреру!

– Товарищ Карлышев! Отведите его в сторонку, – по-русски приказал Афанасьев. – Пусть посидит, подумает. – И Афанасьев показал, куда отвести.

– Шнелль! – скомандовал Карлышев, сняв с плеча автомат.

Гауптман даже присел, огляделся по сторонам и вдруг прыжком к стоявшему неподалеку Дьяуру, выхватил из незастегнутой кобуры пистолет.

Карлышеву ничего не оставалось, как дать автоматную очередь. Но и гауптман успел выстрелить. Пуля попала в правую руку Курбанова, задела кость.

– Если можно, простите, – виновато сказал Дьяур.

– Твоя оплошность могла стоить жизни кому-либо из нас, – осуждающе сказал Афанасьев. – И "языка" лишились. Сделайте, товарищи, выводы на будущее.

Штурмбанфюрер смотрел на труп гауптмана с ужасом. Попытался выговорить что-то.

– Что вы там бормочете? – по-немецки спросил Афанасьев.

– Если вы гарантируете мне жизнь ради моих детей, я расскажу очень и очень важное для вас.