Мы вернёмся на Землю

Сёма смотрел в нашу сторону и, наверно, всё слышал. Мне надо было сказать Пазухе, что это не Сёма, а он сам к нам привязался. Но я не смог этого сказать. Я сказал другое:

— Да брось ты! Это свой парень.

И тогда Сёма схватил свои тетради и побежал к калитке. Мы с Толиком переглянулись, позвали его, но он не обернулся. Я побежал за ним.

Сёма не останавливался, хотя я его всё время окликал. Когда я его догнал, он не посмотрел в мою сторону. Я спрашивал:

— Сёма, да что случилось?

Он долго не хотел отвечать. Но наконец сказал:

— Лёня, ты плохой товарищ.

Вот это да! Я — плохой товарищ? Никогда мне этого не говорили. Мне говорили, что я хороший товарищ. Толик Сергиенко говорил, Игорь Первушонок. Я сказал Сёме:

— Ты что?! Это недоразумение. Тебе показалось.

— Нет, плохой! — сказал Сёма. — Если бы мне кто-нибудь сказал, чтобы я не делился с тобой яблоком, я бы с этим человеком разговаривать не стал. А ты этого Пазуху ещё и к Толику повёл.

— Так он же привязался! — сказал я. — Что же я мог сделать?

— Прогнать его надо было, — сказал Сёма. — Я бы прогнал. А ты позволяешь меня обижать. Ещё и шептался с ним обо мне.

Я опять сказал, что это недоразумение. «Так получилось, я же не хотел».

— Если ты мне друг, — сказал Сёма, — то должен всегда это помнить. Я о тебе всегда помню. Я беру в школу бутерброд с котлетой, потому что ты любишь с котлетой. Раньше я брал с колбасой… А ты ко мне так относишься.

Мне стало совестно. Я сказал:

— Извини, это больше не повторится.

Лицо у Сёмы было уже не таким суровым.

— Я очень обидчивый, — сказал он. — А ты ко мне всегда пренебрежительно относишься.

И он стал вспоминать разные случаи, когда я к нему пренебрежительно отнёсся. Он вспомнил, что недавно я обещал принести в школу книгу и забыл; потом он ещё вспомнил, как я ему кричал: «Живей, рахитик!» — когда мы вместе бегали. Он многое вспомнил. Оказывается, я его каждый день обижал и не замечал этого.

— Сёма, — сказал я, — честное слово, я тебя люблю. Хочешь, сейчас пойдём к Толику и я дам Пазухе в морду?

— Хорошо, — ответил Сёма. — Он заслужил. Ты же умеешь драться. Дай ему.

Мы вернулись к Толику, но Пазухи там уже не было. Мне показалось, что Толик расстроен. Я подумал: может, и его я как-нибудь обидел. Я спросил:

— Толик, ты на меня не обижаешься?

Он покачал головой — показалось.

Когда я расстался в тот день с Толиком и Сёмой и шёл один по городу, мне казалось, что на меня многие люди обижены: мама, соседка Лидия Ефимовна, Владимир Петрович.

Мне не хотелось идти домой. Я и не заметил, как оказался в центре города, в сквере возле памятника Ленину.

Хотя уже темнело, на площадке возле памятника на велосипедах разъезжали малыши. Ко мне подошла какая-то малышка, ухватила меня за брюки и начала показывать пальцем на всё, что видела, и объяснять, как называется. Она показала на машину и сказала: «Масына», потом показала на цветы и сказала: «Светы». Я кивал. Раз ей нравится объяснять, так я покиваю, уж ладно. Но малышка не собиралась меня отпускать: она показывала пальцем на луну, на фонарь, на детей и всё объясняла, и я уже начал подумывать, как бы это от неё уйти так, чтобы она не обиделась. Я кивал, а сам озирался: может, думаю, увижу её маму или бабушку. Но оказалось, что за малышкой присматривает учитель танцев. Он сидел на скамейке под фонарём, в новей шляпе, светлой, с маленькими полями, и что-то записывал в блокнот — наверно, стихи сочинял.

Я сказал:

— Здрасте! Вот это так шляпа! Вы не знаете, чья это малышка?

— А! — сказал он. — Ты уже познакомился с Машенькой. Она со мной гуляет. Её родители пошли на именины, и мы их здесь ждём.

Машенька показала на шляпу учителя танцев и сказала:

— Сляпа.

— А ну-ка, — сказал я, — покажите, какая подкладка.

Хорошая шляпа. Я её примерил, и мы посмеялись. Потом мы поговорили о поэзии.

Я спросил:

— Трудно?

— Что? — спросил учитель танцев.

— Будто не знаете? — сказал я. — Стихи сочинять.

— Трудно, — ответил он.

Я чуть было не сказал учителю танцев, что тоже пишу стихи, но удержался. Мы долго разговаривали.

Подошли Машенькины родители. Они были совсем молодые, наверно, как и учитель танцев, студенты. Машенькина мама рассказала, как вкусно кормили на именинах.

— А ты, Боря, проголодался? — спросила она учителя танцев. — Идём к нам, и мальчика с собой бери, мы вас покормим.

Учитель танцев отказался.

— Ты всегда отказываешься, — сказал Машенькин отец. — Это не по-товарищески.

Машенькина мать расстроилась.

— Почему ты такой, Боря? — спросила она. — Мы же знаем, что ты сейчас без денег.

Учитель танцев ответил, что у него есть деньги.

Машенькины родители ушли обиженные. Учитель танцев крикнул им вслед:

— Да не хочу я есть, чёрт возьми!

— Скотина ты, Борька, — ответил Машенькин отец, — у друзей поесть отказываешься.

— Ну что ты будешь делать, — сказал мне учитель танцев, — обиделись.

Я понимал: хоть он и сказал, что ему не хочется есть, а на самом деле он голоден. И денег у него нет… Такой уж у него вид, что это понятно: шляпа и туфли новые, а брюки и пиджак никудышные. Тяжело ему живётся. Не то что коммерческому директору: тот не стесняется, лопает у нас вовсю.