Мы воевали на Ли-2

Взлет. Машина Щуровского, с которым лечу и я, идет второй вслед за ведущим группы К. И. Ивановым. У нас на борту осветительные и зажигательные бомбы для точного обозначения точки прицеливания. Курс — юго-запад.

Идем в облаках, настолько плотных, что концов крыльев не видно. Через двадцать минут серая пелена начинает рваться, и в небольших «окошках» угадывается земля. Здесь облачность держится повыше. Щуровский ведет Ли-2 у самой ее нижней кромки, готовый в любой момент взять штурвал на себя, чтобы уйти в облака от фашистских истребителей. Внизу мелькнула извилистая лента Дона. Едва заметно во тьме перемигиваются огоньки затемненных фар автомобилей, танков, тягачей — дороги забиты нашими наступающими войсками. Линию фронта, озаряемую вспышками разрывов и пожарами, проходим, маскируясь в облаках.

— Усилить наблюдение за воздухом! — звучит команда Иванова. — Подходим к вражеской территории.

«Мессершмитт» появился, словно призрак. И тут же на Ли-2 Иванова заработал турельный пулемет Паши Радченко, одного из лучших воздушных стрелков полка, и ШКАСы в хвосте самолета. Фашист, видимо, не был готов к такому отпору. Не сделав ни единого выстрела, он свалился на крыло и, задымив, стал падать.

— Лихо ребята его рубанули! — воскликнул Щуровский. — Глядеть всем в оба! Здесь могут быть и другие.

— До Зрянки две минуты полета, — сказал штурман. — На боевом!

Впереди уже видны подвешенные САБы — экипаж-лидер Иванова осветил аэродром.

— Давай, Николай, — толкнул меня в спину Олейников. — Сыпь!

В темной грузовой кабине пробираюсь к двери, пристёгиваюсь фалой за продольный трос. Вой сирены ударяет по нервам. Рву дверь на себя, холодный сырой воздух с ревом врывается в самолет. Заученным движением хватаю ящики с зажигательными и осветительными бомбами, один за другим они исчезают в проеме двери. Щуровский закладывает вираж, и я вижу аэродром, освещенный мертвым желтовато-белым светом. Фугасные бомбы беззвучно в реве ветра и моторов рвут внизу землю, накрывают строения. Идем на второй заход. Я смотрю вниз. Взрываются цистерны с горючим. Вспыхивают новые пожары. Взлетает в воздух бензозаправщик. Вой сирены. Швыряю за борт листовки — тысячи штук. Ли-2 мягко вздрагивает — отделились наши фугаски. Последний взгляд на землю: море огня, пелена дыма. Нас не ждали. Тем лучше! Захлопываю дверь, пробираюсь к летчикам. Щуровский молча поднимает большой палец — все хорошо!

Однако радовались мы рано. Метеосводка, полученная с земли, настораживала: облачность снизилась, усилился ветер. Когда подошли к аэродрому, погода была ниже всех допустимых минимумов. И все же мы сели. Вышли из самолета, стали считать машины, которые выныривали из тумана и тут же, подсвечивая фарами, садились. Последним сел Иванов, и сразу весь аэродром заволокло серой мглой.

На разборе полетов Осипчук сказал:

— Летать в такую погоду нельзя. Но нужно! И мы будем летать. За Сталинград мы должны отомстить так, чтобы самому небу стало жарко… Тот, кто не уверен в благополучном исходе полета, может отказаться. Никаких мер к нему предпринято не будет, я обещаю.

От полетов не отказался никто.

Глава четвертая

В начале зимы мощные циклоны раз за разом обрушивались на приволжские степи, таща за собой плотную низкую облачность, туманы, обильные снегопады По всем законам летной жизни полеты нужно было отменить, но на фронте свои законы, а под Сталинградом слово «нельзя», кажется, совсем нами было забыто. Но от неба пощады не жди… И оно не замедлило с местью!

Первого декабря десять самых опытных экипажей, взяв техников для подготовки самолетов, вылетели на аэродром Эльтон для выполнения боевого задания На подходе к озеру нас встретил снегопад. Кое-кто успел проскочить и сесть у Эльтона. Шесть машин, в том числе и экипаж Щуровского, в котором летел я, вынуждены были возвращаться к себе в Балашово. Текла под крылом серая, укрытая снегом степь, терялся в тумане горизонт. Штурман все тревожнее вглядывался вперед — погода по маршруту резко ухудшалась. К Балашову подошли в сумерках и в снегопад. С трудом, каким-то неведомым чутьем Щуровский угадал аэродром, посадил Ли-2, отвел его с ВПП, выключил моторы. Тихо шуршал снег по обшивке и стеклу кабины, свет мощных прожекторов у посадочного Т увязал в нем, а в небе оставался Ли-2 с бортовым номером 14 — машина лейтенанта Я. А. Ильяшенко.

Снег падал все гуще, мы слышали в самолете по рации переговоры экипажа с командным пунктом, и в душе каждого нарастала тревога.

— Сколько у них осталось топлива? — спросил Щуровский.

— Мало, — сказал я. — Заправка была такая же, как и у нас. На запасной уйти не смогут.

Темной тенью, с включенными сигнальными огнямн и фарами над ВПП вновь промелькнул Ли-2.

— Они совсем не видят землю, — тихо произнес Олейников. — Снег глушит видимость до нуля. Барахтаются как слепые котята.

— Да еще труба в створе полосы. Они боятся ее, — сказал Щуровский — Я бы тоже боялся.