Мы вовсе не такие

Алгайер много чего мог порассказать о съемках в Альпах. Так, однажды его вместе со швейцарскими проводниками и носильщиками занесло снегом в лачуге, расположенной высоко в горах. В течение нескольких дней никто не мог до них добраться и им пришлось форменным образом голодать. Когда они единственной среди них женщине — актрисе, играющей в этом фильме главную роль, — пытались выделить большую порцию хлеба (потому что для съемок необходимо было сохранить совершенство ее форм и аппетитную привлекательность), швейцарцы устроили чуть ли не форменный бунт. Наконец появился летчик и стал сбрасывать на маленьких парашютиках пакеты с продовольствием. К сожалению, большинство из них сносило ветром в пропасти или завалы, делая недосягаемыми. Один большой пакет швейцарским скалолазам удалось с неимоверным трудом, после четырехчасовой операции, во время которой они спускались на канатах в глубокую трещину ледника, все же извлечь наверх. Когда они его развернули, в нем оказался роскошный букет цветов для исполнительницы главной роли! Трудно представить себе, что тут началось — чуть до драки не дошло.

У Зеппа была отвратительная манера будить всю киногруппу по утрам. За час до восхода солнца он прохаживался по узкому коридорчику, куда выходили двери всех комнат, и… играл на трубе различные сигналы и мелодии. Это звучало еще противней, чем настырное «по-о-дъем!», которое сержант в казарме орет по утрам призывникам. Потом мы все вместе отправлялись вверх по горе, ежась от утреннего холода и тяжело дыша из-за разреженного воздуха, с тем чтобы с первыми лучами солнца уже все было приготовлено к съемкам. Я шел без поклажи, ведя только своего волка на поводке, в то время как все остальные несли еще порядочный груз на спине. И тем не менее я едва за ними поспевал, пробираясь среди нагромождения камней, — ведь все они были опытными альпинистами, а я нет. Так что приятным отпуском мое времяпрепровождение там, наверху, никак не назовешь.

Некогда даже было полюбоваться на всю эту красоту кругом: желтые лиственницы на фоне невероятно синего неба! Необозримые долины внизу, а наверху по утрам и вечерам вспыхивающие контуры диких замков — резных вершин гор. Работать приходилось до тех пор, пока светило солнце, а, к досаде всех участников, светило оно каждый день с раннего утра до позднего вечера.

Чингису надо было подкрадываться меж скал, а затем нападать на пастуха, который защищал от него свое стадо. Чтобы заставить волка насторожиться и ползти на брюхе, я привез с собой разные разности, которые волк никогда в своей жизни не встречал: скачущие и пищащие детские игрушки. И они сделали свое дело: Чингис насторожил уши и начал по-пластунски, на брюхе, подбираться к непонятному предмету — весь внимание, чтобы под конец, изловчившись, прыгнуть и подмять его под себя. Я был страшно доволен артистическими способностями моего волка, но тут оказалось, что оператор взял не ту приставку, ему следовало навинтить другой фильтр на объектив. Значит, еще раз все сначала. А Чингис уже не был на сей раз так заинтересован моей игрушкой, он ведь уже узнал, что это такое.

На следующий раз режиссеру вдруг пришло в голову, что не те облака были на фоне кадра, так что сцена не будет как следует стыковаться с предыдущими. И никто не хотел понимать, что волк не актер, его хоть и можно приучить давать лапу и приносить поноску, прыгать сквозь обруч и исполнять тому подобные трюки, но не по команде подкрадываться ползком, потому что это чисто инстинктивное поведение.

С одной этой пустяковой сценой нам пришлось провозиться долго-долго, и, когда так ничего путного и не получилось, я был вынужден вытащить свой последний козырь — большую деревянную овцу, обтянутую настоящей овчиной, которая пищала, когда ей надавливали на грудь. Увидев овцу, мой волк кинулся на нее очертя голову и впился мертвой хваткой, не желая отпускать. Никакие мои окрики, проклятия, пинки и удары не помогали: он разорвал овечку на части. А чтобы вырвать ее у него из пасти, мне пришлось воспользоваться дубовым суком, применив его в качестве рычага, чтобы разжать намертво сжатые челюсти волка. Надо отдать ему должное: даже во время этой дикой потасовки он ни разу меня не укусил!

На время перерыва я привязал обоих волков проволокой к дереву. Когда мы сидели за завтраком, над плечом режиссера вдруг просовывается волчья башка и забирает у него бутерброд, который он только что поднес ко рту. Один из статистов заорал:

— Волк на свободе!

И вмиг вся киногруппа разлетелась кто куда, стараясь вскарабкаться повыше, на обломки скал. Только режиссер остался сидеть на месте, боясь пошевелиться, в то время как обнаглевшая волчица Инка спокойно принялась лакать красное вино из его бокала. Когда я ее взял на привязь, режиссер тоже поспешил укрыться в надежное место.