Мы всегда были вместе

— Влад, ты забываешься! — прозвучал громовой голос отца. — Больше не хочу это слышать! Ты не хочешь признаться, зачем тебе понадобились деньги, делаешь из этого тайну, мелешь о какой-то расписке. Ты просишь большую сумму, которую невозможно прогулять в ночных барах, значит, у тебя есть проблема. На сегодня разговор окончен! Подумай хорошенько до завтра о своих словах. Ты хочешь управлять компанией и при этом иметь тайны от своих родителей?

— Извини, папа, если сболтнул лишнее, не подумав, — сказал Влад, стараясь, чтобы его голос звучал ровно.

— Даю тебе время до завтра, — заявил отец, вставая из-за стола.

— Но папа! Мне надо срочно!

— Да, учти: завтра придет Лариса со своими родителями, так что подготовься, приведи себя в порядок. Нужно будет обговорить все вопросы относительно вашей свадьбы.

— Во сколько они будут?

— В полдень, — ответил отец.

Он повернулся и пошел, дав знать, что на сегодня разговор окончен.

— Мама, может, мне вернуться к разговору за ужином? — спросил Влад.

— Не получится. Отец устал и распорядился принести ужин ему в спальню, — сказала мать. — А ты, сын, будь, пожалуйста, повежливее, все-таки он твой отец.

— Мне кажется, что я не грубил.

— Просить тоже надо уметь, — сказала женщина и, выпрямив спину, пошла наверх.

***

К Римме пришла Люба, и подруги собрались провести полдня вдвоем. Вернувшись домой, Римма переоделась и сразу же легла на кровать. В голове творилось что-то невообразимое, шумело, гудело, и перед глазами мелькали красные круги, которые перемещались на те предметы, на которые смотрела Римма. Она приняла лекарства, полежала немного, прикрыв глаза, и ей стало легче.

— Кажется, прошло, — сказала Римма подруге.

— Не спеши подыматься, полежи еще. Хочешь кушать?

— Нет, только пить.

Римма лишь сейчас вспомнила, что ничего не ела уже больше суток, но от одного воспоминания о еде ее тошнило. Свою внезапную слабость она определила как последствия голодовки.

«Надо будет вечером попробовать что-то съесть», — подумала она.

Люба села на край кровати, взяла Римму за руку, посмотрела с сочувствием на подругу. Римма больше всего не хотела видеть такое выражение лица Любы или своих родных, когда смотрят с нескрываемой жалостью. Она понимала, что ее вид не может вызывать восхищения, но и таких сочувствующих взглядов на себе она не хотела видеть. Римма рассказала Любе о том, что Влад обещал направить ее на лечение за границу.

— Ты ему веришь? — спросила Люба.

— Конечно! А как иначе? Почему ты спросила?

— Потому что мужчинам поверить — себя обмануть.

— Он не такой. Он… Он самый лучший!

— Так говорят только влюбленные женщины, — улыбнулась подруга.

— Так и есть. Мы были вместе два месяца без нескольких дней, но эти месяцы стоили всей моей прожитой жизни до него… Любонька, поверь мне, так бывает.

— Моя ты славная! Не знаю даже, что сказать.

— Ничего не говори, просто порадуйся вместе со мной.

— Вот когда вернешься домой после лечения, тогда будем радоваться. Пойдем гулять, отрываться по полной и праздновать нашу победу. Договорились?

— Люба, глядя на меня, ты сама-то веришь в то, что говоришь? Думаю, что я скоро уйду от вас… Уйду на пике своего счастья.

Римма заметила, как Люба наклонилась якобы поправить тапочку на ноге, а на самом деле вытирала набежавшие слезы.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сменив тон, глухо и с хрипотцой в голосе произнесла Римма. — Ты хочешь понять, что чувствует человек перед своей смертью? — сказала Римма, отметив про себя, что это слово уже не пугает ее. — Как бы я ни хорохорилась, мне страшно уходить… Вот представь себе, что тебя заводят в полностью темную комнату, где ничего не видно, и приказывают идти вперед. Как ты себя будешь чувствовать, если не знаешь, что там есть?

— Я попаду в страну Страха.

— Вот именно. Люди боятся неизвестности. Им страшно там, где все будут когда-то, но никто из ушедших туда не смог передать сюда, не рассказал, как там. Наверное, так задумано свыше, ведь если бы люди знали, что за той чертой нет боли, страданий, что там намного лучше, чем здесь, то многие добровольно уходили бы из этой жизни, жестокой и несправедливой. А так нас страшит неизвестность и мы боимся ее, как темной комнаты, где ничего не видно.

— Тебе очень больно? — осторожно спросила Люба.

— Я пью обезболивающее… Знаешь, Любаня, раньше я считала, что смерть — это для стареньких, которые прожили долгую жизнь, а теперь понимаю, что даже им, немощным, которые прожили много лет, не хочется умирать. И знаешь почему? Потому что на самом деле жизнь очень коротка, если даже человек прожил восемьдесят или девяносто лет. Спроси у старушки, была ли ее жизнь долгой, — она ответит, что ощущение такое, что совсем недавно была ребенком. И она скажет это искренне. Жизнь действительно очень коротка, но я не верю, что она обрывается навсегда в час смерти. Она продолжится потом… Не спрашивай, как и в какой форме, — я не знаю как, и никто точно не знает. Это загадка для многих поколений. Есть только гипотезы, но истина никому не известна.

— Наверное, это хорошо. Римма, что тебе хочется сейчас?